– Да. Договорились.
– Ну, вот и хорошо. Давай, допивай свой чай, я тебя по детдому проведу. Покажу, где и что.
«Где и что», показанные Кате Аленой Алексеевной, оказались совсем не теми ужасными картинками, что она нарисовала себе в перепуганном воображении. Не было там ни железных кроватей, ни грубых солдатских одеял. Наоборот, вполне приличные спаленки. В бело-розовых тонах девчачьи, более скромные мальчишечьи. И в коридорах никакого сиротского запаха кипяченого молока тоже не было. Наоборот, очень вкусно пахло чем-то мясным, домашним, аппетитным.
А в одной из мальчишеских спален ее поразило обилие икон на стенах, и она обернулась удивленно к Алене Алексеевне, спрашивая взглядом – что это?
– А… Здесь у нас христианин Марат Хабибуллин живет, – пояснила та ей уважительно.
– Кто… христианин? – глупо переспросила Катя, вытаращив глаза. – Марат Хабибуллин?!
– Ну да… А что делать? Не запрещать же. Такой вот у парня выбор. Надо уважать свободу вероисповедания.
Как ни пыталась Катя расслышать в ее словах хоть толику насмешливости – не получилось. Алена Алексеевна, почуяв, видимо, ее растерянность, сама пришла ей на помощь:
– Да ты особенно не удивляйся, Кать. Ничего, потом сама привыкнешь. У нас тут много чего странного есть. Вчера, например, педсовет собирали… И знаешь, на какую тему?
– На какую?
– Мальчик у нас один есть, Антон Романенко. Любитель по помойкам шастать. Выроет чего-нибудь там, на его взгляд, интересное и сюда тащит. Такой вот юный специалист по бытовому антиквариату. Или, как сейчас модно говорить, по винтажу. Вот мы и решали, что нам с ним делать. Мнения на двое разделились. Одни говорят – надо наказать и запретить, а другие – вроде как и бог с ним, пусть и дальше тащит. А может, он самовыражается так? Может, в нем талант присутствует какой-нибудь особенный и таким образом о себе сигналы подает? А мы загубим…
– И… что решили?
– Да пока ничего не решили. Может, само пройдет. О, а вот и самая ярая защитница Антона Романенко, познакомься, кстати…
Навстречу им по коридору шла маленькая, совершенно неопределенного возраста женщина в джинсовом костюме, с коротко стриженными волосами – с мальчишескими вихрами, лихо торчащими в разные стороны. Наверное, с утра не причесывалась. Может, недосуг было.
– Ларочка, познакомься, это Катя, наш новый психолог. А это Лариса – воспитатель в старшей группе, – представила их друг другу Алена Алексеевна.
Ларочка улыбнулась Кате довольно приветливо, хотя и успела оглядеть ее при этом всю, с головы до ног. Но без предвзятости оглядела, скорее, просто из любопытства.
– Лар… Можно, я тебя попрошу? – тронула ее за плечо Алена Алексеевна. – Ты над Катей тут шефство возьми, ладно? Хотя бы на первое время.
– Да не вопрос… – улыбнувшись, пожала джинсовыми плечами Лара.
– Ну, вот и хорошо, – озабоченно глянула на часы Алена Алексеевна, – надо же, как время быстро бежит… Кать, я сейчас тебя в твой кабинет отведу, а ты уж там сама… Мне в администрацию ехать надо. – И, снова обращаясь к Ларе, уже на ходу добавила торопливо: – На обед ее отведешь?
– Да не вопрос! – тем же способом откликнулась Лара, успев весело подмигнуть Кате. – Я еще и до обеда зайду, поболтаем…
Кабинет ее тоже оказался на первый взгляд довольно уютным. Снова посмотрев на часы, Алена Алексеевна извинительным жестом пожала плечами, уже от двери улыбнулась ободряюще – давай, мол, осваивайся, – и торопливо зацокала каблуками по коридору. Сев за рабочий стол, Катя провела ладонью по экрану компьютера, смахивая тонкий налет пыли. Ладонь, кстати, довольно нервно подрагивала, от волнения, наверное. Хотя чего уж так волноваться-то? Приняли вроде хорошо, очень да же душевно. Прокрутившись на стуле, она огляделась вокруг уже немного по-хозяйски. Темновато здесь, конечно. И душно. Надо окно открыть, проветрить.
Подняв жалюзи, она открыла окно, вдохнула полной грудью, постояла еще минуту, слушая, как шелестят на ветру тополиные листья. Понятно, отчего в кабинете так темно – тополя дневной свет практически не пропускают. Вообще, в принципе, ей всегда нравилось, когда дневной свет не вламывался в окно, а исподволь проникал в комнату через листву деревьев. Шелест листьев, игра света и тени вроде как покой вызывают, умиротворение. А тут… Тут что-то не так. Что-то до странности жалкое вдруг послышалось ей в шелесте здешних тополей. И свет проникает – не так. Дома, в их дворе, деревья совсем по-другому шумят… Хотя – ерунда все это. Тополя – они везде одинаковые. Не стоит идти на поводу собственного смятения. Она ж сюда не в поисках умиротворения да покоя пришла. Работать надо. Так, что у них тут за документация, посмотрим…
Аккуратные папочки на полках большого, занимающего всю стену шкафа стояли одна к одной, в ровную шеренгу, как солдаты на параде. «Журнал учета индивидуального сопровождения» – прочитала она на корешке название одной из них и тут же прониклась то ли уважением, то ли давешним испугом. Надо же, все они тут учитывают, в журнальчик записывают… А это что? «Журнал консультаций с педагогами». Ничего себе. И что это значит? Пришел педагог проконсультироваться, и тут же надо этот приход в папочке зафиксировать? Как в поликлинике, что ли, когда врач все жалобы больного в амбулаторную карту записывает? Ну, в поликлинике – это понятно, а здесь зачем? А это что за папка, сейчас прочитаем… «Отчеты о проделанной работе»? Ну, тогда все ясно, зачем консультации педагогов фиксировать. Для отчета, значит.
На следующей полке, повыше, папочки стояли еще теснее. Названий у них не было, только номера на корешках. С первого номера по сорок пятый. А, так это по количеству детей, наверное! Алена Алексеевна сказала, что в детдоме на сегодняшний день проживает сорок пять воспитанников. Так, полюбопытствуем…
Вытянув наугад одну из папок, она прочла запечатанное под скотч название – «Индивидуальная папка воспитанницы ГОУ «Егорьевский детский дом» Степановой Марии с мониторингом ее развития». И хмыкнула тихонько, подняв брови, – во как! С мониторингом, главное. Так, что там внутри за мониторинг, интересно?
Открыв папку, она с некоторым опасением начала листать аккуратно заправленные в файлы страницы. И чем дальше листала, тем больше недоумевала. Что это? Таблички какие-то, цифры, стрелочки, галочки… А в табличках – пугающие названия показателей. Адаптационный потенциал, функциональное состояние, вегетоэмоциональный тонус, психоэмоциональный статус… В общем, по всем статьям развитие воспитанницы Маши Степановой отмониторено и в папочке зафиксировано. И в отчетные данные вписано. Сразу видно – работал человек, не зря свою зарплату получал.
Захлопнув папку, она сердито всунула ее на свое законное пронумерованное место. Даже с каким-то протестом всунула. И тут же себя одернула – чего это она вдруг, с протестом-то? Сама ни бум-бум, а туда же, с протестом… Наверняка же все эти формальности прописаны в инструкциях каких-нибудь, и есть установленная высшими инстанциями номенклатура дел. Потому что детдом – учреждение государственное. А государство – оно ж не мамка. Если любить не может, так хоть отмониторит по всем статьям.
