Странно, но у этой молодой женщины — такое же лицо. Ничем, в общем, не примечательное, но такое же, будто светящееся внутренней невидимой чистотой. И еще он как-то поймал себя на мысли, что если увидит ее с вечера, то обязательно следующий день будет удачным. Вот такая вот образовалась у него примета. Смешно как… Уже целый год стоит вечерами у окна здоровенный бородатый мужик и верит в приметы. И ждет, когда же вернется с прогулки молодая мамаша из дома напротив вместе со своим выводком — двумя шустрыми близнецами и маленькой дочкой в колясочке…
А вообще — надо ее как-нибудь сфотографировать. Интересный кадр может получиться — юная многодетная мамаша… Хотя чего тут интересного-то? Еще и засмеют. Скажут, совсем наш Багоров крышу себе снес — многодетными мамашами стал интересоваться. А он и не интересуется вовсе, просто она на Настю похожа… Вот он завтра попросит папарацци-наглюка Сашку Прохорова — он ее и сфотографирует. Он это классно делает, мастерски, из-за кустов. А фотографию потом здесь, у себя в квартире, на стенку повесит. И пусть себе висит. Если такая примета образовалась, то отчего и нет… Она ж все равно об этом никогда не узнает. Еще чего не хватало… Главное — чтоб Сашка ее не напугал. А то она возьмет да мужу расскажет, как неизвестный придурок ее из-за кустов фотографирует — навлечет еще ненароком на себя ревности-неприятности…
* * *
— Ой, а кто это у нас такой красивый? Катерина, это ты, что ли? Ничего себе…А я тебя только рыжей тринадцатилетней каракатицей и помню! Ничего себе… — вертела Катю в руках Ленина подруга Света, ярко накрашенная блондинка с длинными, распущенными по плечам локонами. — А как ты оформилась красиво! Слышь, Ленк, действительно, в расход нас с тобой пора… Смотри, какая молодежь подтянулась! Прямо на пятки наступают…
— Да ладно тебе, Свет! Перехвалишь девчонку! Идите на кухню, чего вы в прихожей разобнимались? Я сейчас ребят уложу и приду к вам…
— Ты когда приехала? — снова повернулась Света к Кате, продолжая восхищенно ее рассматривать.
— Утром сегодня… Уже и нанянькаться успела, и Лену перепугать до смерти… Представляешь, я в магазин ушла, а ключи с мобильником дома оставила! Она звонит-звонит домой — нет никого! Чуть с ума не сошла! Домой бежала — в зубах крови нет, как бы наша Мамасоня выразилась…
— Ну как она, переживает? — тихо проговорила Светлана, мотнув головой в сторону комнаты. — Пойдем и правда на кухню, пошепчемся…
— Ага, переживает, конечно… — тихо проговорила Катя, опускаясь на кухонный стульчик. — Прямо видно по ней, как изводится! Правда, мы еще толком и не поговорили…Я ведь всего полчаса назад сюда с детьми заявилась. Меня женщина одна приютила, из дома напротив.
— Значит, ты про Толика еще не спрашивала?
— Нет еще…
— И правильно! И помалкивай, сама разговоров не заводи. Так лучше для нее будет.
— Почему это?
— Да зачем? Только душу рвать…
— А может, наоборот?
— Нет, Катька. Я знаю, что говорю. Вернее, по себе знаю. От меня же Павлик тоже ушел…
— Да-а-а?
Катя удивленно уставилась на Свету, расширив от ужаса глаза. Институтская Ленина подруга всегда поражала ее крайней, порой доходящей до цинизма уверенностью. Как Мамасоня про нее говорила — не подруга, а пуп земли. Или правильнее сказать — пуповина? И наряды у Светы были самые что ни на есть откровенные, и голос приказной, рассыпающийся веселыми капризными нотками. Скомандует — и почему-то сразу бежать и выполнять хочется.
Она ей всегда очень нравилась, эта Света. А вот Соне почему-то нет. Соня говорила, что она Ленку подавляет. И муж Светин, Павлик, был ей под стать. Высокий, красивый, фактурный, уверенный в себе парень — мечта каждой девчонки. И очень умный. Они все и учились в одной институтской группе — Ленка и Света, Толик и Павлик. И поженились вместе на втором курсе — сразу две свадьбы сыграли. И потом тоже дружили… И вот на тебе…
— Как это — ушел? — переспросила Катя, удивленно хлопнув глазами. — Навсегда-навеки, что ли?
— Ну да. А что, Ленка тебе не рассказывала?
— Нет… Говорю же — только сегодня приехала.
— А… Ну, все понятно…
— Чего тебе понятно, Свет? — тихо зашла на кухню Лена, кутаясь в шерстяной платок. — Мерзну, понимаешь, все время… Будто зима на дворе…
— Да замерзнешь тут, Ленк, с придурками нашими! Захиреешь, отморозишься и помрешь… Ты давай, держись, подруга! Чего ты сразу расквасилась так? Тебе нельзя!
— А тебе, значит, можно? — грустно улыбнулась ей Лена.
— Ну, у меня вообще другой случай… Ты же моего Павлика знаешь — просто очередная блажь в голову пришла, повлюбляться немного решил. У него же всю жизнь так. Если что взбредет в голову — надо пройти все до конца. Огонь так огонь! Воду так воду! Трубы так трубы… А твой опять куда за ним рванул? А? Господи, смешно даже…
— В каком смысле? — уставилась на нее непонимающе Катя. — Куда он за ним рванул?
— Ну, понимаешь, Катерина… Как бы тебе объяснить, маленькая ты еще…
— Ой, да пойму я все, Света! Не тупая!
— Ишь ты! Смотри, как разговаривает… — глядя на Лену, мотнула одобрительно головой в сторону Кати Света. — Как большая…
— Да она у нас всегда умницей росла, Свет. С детства самостоятельная. Мы с Соней и хлопот-то особых с ней не знали… Да, Кать? Только однажды испугались. Заглянули в комнату, а она там с портретами отца с матерью вовсю разговаривает, будто с живыми… Сколько тебе лет было, Кать, не помнишь?
— Нет… — засмущалась вдруг Катя. — Может, шесть, может, семь…
— О господи… — только и вздохнула Света. — Подумаешь, ребенок с портретами родителей разговаривал! Это все можно понять прекрасно…
Лена, вдруг выставив вперед ладонь и прислушавшись, замерла на секунду, потом соскочила и молнией унеслась в комнату, откуда и в самом деле послышалось сонное кряхтение Тонечки.
— Свет, ну? — выжидательно уставилась на нее Катя. — Объясни, пока Лены нет…
— Да понимаешь, Кать…Как бы это объяснить в двух словах…
Лена вдруг усмехнулась, задумалась глубоко. Да уж, в двух словах… Тут и тысячи слов не хватит, чтоб рассказать девчонке о странных и болезненных отношениях этих двух мужиков — ее мужа Павлика и Ленкиного Толика, она и сама долго никак их понять не могла…
Дружили Толик и Павлик с детства. Вернее, это Толик с Павликом дружил. А Павлик — так себе. Некогда ему было с ним дружить, да и неинтересно… Он вообще был с детства лидером, всегда первым, всегда лучшим, и друзей всяческих вертелось вокруг него тьма тьмущая. Толик просто терялся в их толпе — тихий незаметный мальчик, серый троечник… Но и особо рьяно его Павлик от себя не отталкивал, потому как то ли нравилось ему, то ли забавляло наблюдать, как Толик пыжится изо всех сил, страстно ему во всем подражая, как лезет из него серая и глупая напыщенность — бледная, уродливая тень второсортности, не желающая этой второсортностью быть ни при каких обстоятельствах… И посмеивался Павлик над ним за это частенько, и помыкал, бывало, а только далеко от себя все равно не отпускал. Нужен был ему Толик, как некое доказательство своей жизненной первичности. Раз завидуют — значит, состоялся. Раз подражают — значит, тем более. И после школы потащил Толика за собой в Политехнический, и дела ему не было, как этот Политехнический бедному Толику дался. Сам-то Павлик школу с золотой медалью закончил…
