– Хм… И что?
– Да ничего. Ты просто похож на этого водителя. Если надо, ты действительно поверишь, что следующая – Стокгольм. Потому что тебе так удобно жить. А я так не могу. Мне неинтересно. Мне надо присочинить, приврать, придумать, а иногда и подворовать, как ты говоришь… Мне надо свой собственный Стокгольм навертеть, понимаешь? Хотя я тоже знаю, что следующая остановка трамвая называется «Студенческая»… И не придирайся ко мне, пожалуйста!
– О, боже мой! Да с чего ты взяла, что я к тебе придираюсь?
– Придираешься! Взял и праздник испортил!
Видимо, последние фразы были произнесены совсем уж на опасно повышенных тонах, потому как в дверях кухни тут же нарисовалось сердитое Тонечкино личико со сведенными к переносью бровками.
– Вы чего? Вы ругаетесь, что ли? Я же дома! Вам, что ли, бабушка не объясняла, что при ребенке нельзя ссориться?
– Да мы и не ссоримся, доченька… Что ты! Мы просто с папой так разговариваем. Правда, папа? – быстро придав ласковой сладости лицу, повернулась к мужу Наташа.
– Конечно! – с готовностью подтвердил Саша, протягивая в сторону Тонечки руки. – Иди ко мне, морковка! С чего ты взяла, что мы ссоримся? У нас абсолютно, просто до безобразия все хорошо…
Однако к дурацкому этому разговору они все же вернулись. И начал его опять-таки Саша. Лежа на своей половине широкого супружеского ложа и наблюдая за ее косметическим вечерним копошением возле большого зеркала, вдруг произнес:
– Ты извини меня, зайка, ладно? За тот разговор на кухне.
– Ой, да ладно… – не отрываясь от процедуры снятия макияжа с лица, равнодушно произнесла Наташа, – я и не помню уже!
– Да нет, ты пойми, я же за тебя волнуюсь! Я не хочу, чтоб ты это… ну… презрением к обыкновенности заболела…
– Чем? Чем заболела? – с интересом повернула она к нему влажно блестящее лицо.
– Презрением… Понимаешь, это очень опасная сама по себе штука – презрение! Оно как реальное чувство почти неощутимо, и даже сладко щекочет поначалу, и не распознаешь его, а потом… Потом человек в один прекрасный момент вдруг объедается своей якобы необыкновенностью и сам не замечает, как наступает разрушение личности и все такое прочее…
– Господи, Саш, уймись! Никого я не презираю!
– Нет, погоди. Погоди! Я знаю, что говорю, насмотрелся в банке на наших крутых клиентов. Понимаешь, тут есть, есть фишка одна коварная, дьявольски коварная! Когда человек начинает выделяться из общей массы, и совершенно не важно, чем выделяться, деньгами ли, творческой ли удачей, к нему презрение прилепляется вроде как новый элемент жизни, как новая родинка на заднице, например… Он сам-то ее не видит! Ну, выросла и выросла. И презрение – оно тоже поначалу неощутимо…
– Саш, ну не надо, а? Ну давай считать, что я – исключение и что именно ко мне ничего такого не прилепилось. Действительно, я не хочу никому про свои творческие дела рассказывать… Что из того? И это вовсе не от презрения, поверь! Просто… мне так удобнее, понимаешь? Я с детства увлекаюсь созерцанием, потому мне удобнее быть немного в стороне от людей…
– И от меня – в стороне?
– Нет… От тебя как раз и нет…
Грациозно скользнув на свою половину кровати, она обхватила руками мужнину крепкую шею, вдохнула знакомый запах, промурлыкала ласковой кошечкой:
– Ну, Са-а-ш… Ну чего мы весь вечер ссоримся, проблемы какие-то идиотские обсуждаем… Что нам, больше заняться нечем? Помнишь, мы договаривались, чтоб в спальне – никаких ссор и занудных разговоров?
– А вот тут ты права, зайка, – тут же с удовольствием подстроился он под ее игривое приглашение, – про спальню ты права, сто раз права, и упрек твой мною рассмотрен и безоговорочно принят…
– … Петрова, ты чего? Ты не заболела, случаем?
– А?!.
Наташа вздрогнула всем телом, кубарем скатившись в реальность и уставившись удивленно на стоящую в дверях Таньку.
– Я тебя зову, зову, а ты не слышишь!
– Ну да, не слышу… Прости, я задумалась. А тебе чего, Таньк?
– Как это – чего? Ты же мне книжку обещала дать почитать! Ну, этой… Алины Никольской-Петерс! Моя грымза-начальница все равно в налоговку слиняла, так я и читну на досуге!
Наташа молча рванула на себя ручку ящика стола, достала яркую книжицу, с готовностью протянула Таньке:
– На, читай!
– А ты сама-то читала?
– Читала.
– Понравилось?
– Ну… В общем…
Сашино насмешливое лицо тут же проплыло перед глазами, будто насторожилось ожиданием – ну-ну, посмотрим, что ты ответишь…
– Не знаю, Танька. Читай. У тебя свое собственное мнение должно сложиться. И вообще, некогда мне! Шеф срочную бумагу сделать попросил, а я тут сижу, разговоры болтаю…
– То есть ты хочешь сказать, чтобы я убиралась отсюдова к чертовой матери, да? А может, я как раз и хочу разговоры с тобой поболтать? За чашечкой кофею? Вон и чайничек у тебя как раз вскипел…
– Не, Танька… Давай в другой раз. Мне и впрямь некогда.
– Ну, как знаешь, гостеприимная ты моя… В другой раз сама позовешь, а я еще подумаю. Поняла?
Полушутя-полуобиженно вскинув голову, Танька гордо двинулась к двери, обмахиваясь, как веером, книжкой Алины Никольской-Петерс. И впрямь, откуда она такую фамилию для псевдонима выкопала, из каких тайников подсознания? Да еще и двойную… Никогда среди ее знакомых ни Петерсов не числилось, ни тем более Никольских…
Пожав плечами и усмехнувшись, Наташа грациозно подкатилась на кресле к столу, открыла заветный файл. Так, что там поделывает далее наша стерва Анна…
Перечитав недавно написанный диалог, она хмыкнула недовольно – фу, фу! Все-таки ерунда получается с этой стервозностью! То есть нет никакой стервозности, и не пахнет даже, а вместо нее проглядывает обыкновенное бабское желание пристроиться к тихому приличному мужику, и ничего более! Нет, не этого она от своей героини хотела… Совсем не этого! Надо что-то другое придумать, более острое, более перченое. Тут фишка какая-то нужна, на первый взгляд безобидная и в то же время до крайней степени циничная. Чтоб из этой фишки стервозность Аннина и вылезла в чистом и неприглядном виде. Вот если бы удалось подсмотреть за настоящей женщиной-стервой…
Задумчиво оттолкнувшись носком туфли от пола, она медленно развернулась, снова стала вглядываться в пуховую поземку за окном, будто ждала – сейчас, сейчас жаркий июньский ветер принесет, подскажет ей нужные штрихи для образа…
– Наташенька, там Иван Андреевич про соглашение спрашивает!
Боже ты мой, да что ж такое! Они дадут ей сегодня сосредоточиться или нет, в конце концов?! Сколько можно вздрагивать и шарить дрожащей рукой в поисках мышки, чтоб убрать с монитора запретный плод? Могла бы секретарша Алла Валерьяновна и позвонить предварительно, и не тащить к ней в кабинет свою старую задницу!
