Потом Машка торжественно вынесла из кухни блюдо с горячим, и Ира громко начала ее расхваливать, и Таня удивленно наблюдала, как дочь смущается и краснеет от удовольствия. Почему-то некстати вспомнилось, как они с Сережей, только поженившись и сняв убогую комнатенку, пригласили в гости его родителей, и она, беременная Машкой, полдня крутилась у коммунальной плиты, презрев подступающий к горлу токсикоз, и так же готовила что-то для себя несусветное, а родители взяли и не пришли. Что же она тогда готовила, вспомнить бы? Кажется, тоже салат и мясо по-французски…
– Мам, ты мне не поможешь со стола убрать? Сейчас чай пить будем, – выразительно мотнула головой в сторону кухни Машка и чуть заметно ей подмигнула, намекая, видимо, на необходимость посекретничать.
На кухне, плюхнув поднос с посудой на стол, она с минуту смотрела на мать озадаченно, потом тихо проговорила:
– Мам, мне вчера поздно вечером папа звонил… Ты ему сказала, да? Он так со мной разговаривал, будто я провинилась в чем-то.
– А ты как хотела? Чтобы он поздравлениями в твой адрес рассыпался?
– Нет, конечно. Но он на меня… почти кричал! Марш, говорит, домой немедленно! И трубку бросил. Ты потом поговори с ним, ладно?
– О чем?
– Ну, скажи ему, что я уже не маленькая, что у меня своя жизнь есть… А если он будет кричать, то я вообще с ним разговаривать не буду!
– Маш, ну чего ты, папу нашего не знаешь? Он вчера накричал, а приедет, извиняться начнет. Он же любит тебя, ему страшно за тебя. Нормальные отцовские чувства… Разве можно на них обижаться?
– Да я не то чтобы обижаюсь, мам… Я и сама не пойму, что меня так зацепило! Странное было какое-то чувство, будто он меня при посторонних отчитывает… Прямо как спектакль какой-то. Будто он там не один…
– Ну, может, он и впрямь не один был?
– А с кем он был?
– Вообще-то он с помощницей в командировку уехал.
– Мам, он позвонил в двенадцатом часу ночи! Какая помощница, ты что? Или… Или ты ее имела в виду, когда говорила…
– Не надо, Маш. Давай не будем сейчас это обсуждать, ладно? Я не хочу. И вообще, это всего лишь мои досужие домыслы…
– Ладно, как хочешь. Достань, пожалуйста, торт из холодильника. А я пока чашки в комнату отнесу…
Махнув хвостом яркого красного платья, Машка подхватила поднос с чашками, красиво скользнула в дверь, как рыбка-вуалехвостка. Таня невольно вздохнула ей вслед, потом открыла дверцу неказистого холодильника и долго смотрела в его нутро, будто соображая с трудом, что же такое она должна сделать. Да, конечно же – торт достать. Так Машка сказала. Вот он стоит, на верхней полке, в прозрачной пластиковой коробке. Только руку протянуть. Но она все никак не протягивалась, и тело застыло в странном холодном напряжении, и лишь в груди что-то горячо и больно пульсировало, и не давало дышать, и поднималось вверх, к горлу, и бросалось неуправляемо в голову, и текло по щекам, обжигая их горьким жаром. С трудом вдохнув воздуху, Таня с удивлением услышала собственный слезный всхлип и поняла, что плачет. Стоит и плачет, как идиотка, и портит званый обед, и, что самое отвратительное, ничего с этим сделать не может. Машкино испуганное лицо выплыло вдруг сбоку, и Димкин басок торопливо и тоже испуганно зарокотал за спиной, и сильная горячая рука – Ирина, наверное, – легла на плечо, потянула ее куда-то в сторону.
– Мамочка, не плачь, не надо… Прости меня! Это я, идиотка, тебя расстроила! Ну успокойся, пожалуйста… Я ж не знала, что ты так отреагируешь… Попей, попей водички, мамочка…
Машкин голосок взывал над ухом дрожащей писклявой ноткой, и пальцы вдруг ощутили холодное стекло всунутого в них стакана, и вода из него плеснула на колени, и все это было стыдно, ужасно стыдно, ужасно неловко…
– Так, молодежь, а ну брысь отсюда! – прорезал суету громкий и какой-то очень надежный Ирин голос. – Ну? Я кому сказала? Давайте валите отсюдова, мы тут посидим, полепечем о своем, о бабьем! Не мешайте нам!
Вздрогнув, Таня икнула, подняла голову, смахнула слезы со щек. Потом с жадностью припала губами к стакану – вода в нем была ледяной и минеральной, прошлась по горлу мелкими наждачными иголочками.
– Вот и хорошо, вот и молодец… – журчал рядом спокойный Ирин голос. – Попей, попей еще водички… Ну, успокоилась?
– А-га… – еще раз всхлипнув, проговорила Таня, отодвигая от себя стакан с водой. – Ты извини, так неловко получилось… Сама не знаю, как это вышло…
– Ой, да не извиняйся ты, ради бога! Терпеть этих приседаний не могу – все простите да извините! Неловко ей, видишь ли! Оттого и заревела, что неловкость свою в себе держишь. Проще надо быть, проще… Обиду из нутра вываливать надо, а не прятать за «простите» да «извините». Ну, чего у тебя там стряслось? Говори, а я послушаю. Может, совет какой дельный дам.
– Да ничего, собственно…
– А от «ничего» таких соплей не бывает, дорогая. Ты не бойся меня, ты выговорись. Мы ж не чужие с тобой теперь, мы почти родственники. Действительно, что ль, мужик загулял?
– Ну, вроде того… А вообще, я не знаю. Все лишь на моих личных ощущениях построено…
– Ага. Значит, определенно не знаешь, но сомневаешься. Сердцем беду чуешь.
– Да. Наверное. Вот так будет правильно – сердцем чую.
– Ну, что я тебе могу сказать… Бабье сердце в этом вопросе – как безошибочный барометр, его не обманешь. Если чуешь, значит, так оно и есть. У тебя впервой такое?
– Ага. Впервой…
– Ну, тогда слушай, чего я тебе скажу… В этом деле самое главное – сиднем на месте не сидеть. Тут действовать надо.
– Как? Как тут можно действовать? Найти соперницу и подраться с ней, да?
– Ну, зачем драться? Хотя это тоже метод. Но в твоем случае мало подходящий. Ты, я вижу, девушка не простая, ты и замахнуться толком не сумеешь. Тебе надо по-другому действовать.
– Как по-другому?
– Ну, для начала тебе надо женскую обиду в прах стереть. Подменить ее надо, понимаешь?
– Нет. А чем ее подменить?
– Фу, непонятливая какая! Да ты посмотри, посмотри на себя! Ты баба красивая, в самом соку, кровь с молоком в жилах играет! Да ты только свистни, столько желающих набежит обиду твою развеять!
– Погоди… Я не пойму, что это ты мне предлагаешь? Любовника завести?!
– Ой, ой… Поглядите-ка на нее, перепугалась, как первый год замужем! Да, именно любовника! А если для дела понадобится, то и двух!
– Нет, Ира… Это все, наверное, не для меня… Я Сергея любила, люблю и всегда любить буду. Я не смогу…
– А я разве тебе говорю – разлюби? Я ж говорю, что это для дела надо! Для сохранения семьи!
– Да для какого сохранения, ты что? Когда это измена семью сохраняла?
– Ну, измена сама по себе, может, и не сохраняла, а женская виноватость сохраняла. Я по себе знаю.
