– Вот растяпа… Дай хотя бы откусить, что ли, раз измазала!
– На! – мгновенно откликнулась Леся и даже подпрыгнула слегка на носочках.
Вышло у нее это смешно и искренне, как у доброй и милой, совершенно случайно напроказившей дитяти, неловко измазавшей шоколадом большого дяденьку, и обоюдная смешинка пробежала меж ними легкой забавой, задрожала крохотной искоркой в моментально образовавшемся общем пространстве.
А он и впрямь тогда откусил от ее мороженого. Наклонился и откусил вполне торжественно, причмокнул измазанными белыми губами и даже изобразил лицом полученное сверхудовольствие на глазах у снующего через стеклянные двери народа. Хотя народу и не было никакого особо дела, что там у этой застрявшей в дверях парочки про исходит. А что, собственно, происходит? Стоят молодые люди, улыбаются друг другу, мороженое жуют. Их толкают во все стороны входящие и выходящие, а они все равно стоят, все равно облизывают подтекающее от июньской жары мороженое. По очереди. Вот такое знакомство у них получилось романтическое, хоть кино снимай. Корот кометражный фильм про зарождение чувства. Кто-то сильно толкнул Лесю в спину тележкой, и она подняла удивленно бровки, будто спрашивая взглядом у своего кавалера – что это такое было? Он первым опомнился, взял ее под локоток, повел прочь от толпы, от людских глаз. А потом мороженое кончилось. И пошло-поехало, словно пленка в том фильме побежала в ускоренном режиме, торопливо подгоняя сама себя, – прогулки, улыбки, первый скороспелый поцелуй, и вот уже до неодолимой и обоюдной тяги молодых организмов дело дошло, и голова прочь, и «не могу без тебя», и «люблю», и «никому не отдам»…
В общем, к концу лета Леся была представлена родителям Игоря не просто как «моя девушка», а как «моя невеста». Они и не возражали, поскольку родители жениха все справки о юной пассии сына к тому времени успели навести. Не зря же будущий Лесин свекор, Алексей Иванович Хрусталев, на этом профессиональном деле собаку съел. Одно время даже свое сыскное агентство держал, пока на более сытные хлеба в частную охрану не подался. Да и анкета у Леси была та, что надо анкета. Родители вполне приличные люди, тихие, интеллигентные. Бедные, правда. Но это даже и хорошо, что бедные. Значит, девчонка не избалована, будет мужнин хлеб уважать и копейку ценить. И со здоровьем у нее полный парад, карточка в поликлинике тонюсенькая-претонюсенькая оказалась, еле нашли. Ни одна болезнь глаз не зацепила, кроме всенародной гриппозной. Так отчего ж выбор сына и не одобрить? Возраст подошел – пусть жену в дом ведет. Благо что дом действительно позволяет, как раз к тому времени и отстроили. В хорошем месте, в престижном пригороде, рядом с усадьбой хозяина, за чью драгоценную жизнь вот уже пятнадцать лет подряд отвечал отец Игоря, будучи начальником службы охраны. Потому и дом свой построил рядом – так хозяин велел. Забор в забор. Чтоб всегда под боком. Доверенное лицо все-таки. Да и вся жизнь семьи Хрусталевых, как потом уже Леся разглядела, была повернута лицом к этому забору. И душами тоже была повернута. Не задаром, конечно. Хозяин эту «повернутость» высоко ценил, даже и в демократичность некую порой любил удариться, и в гости на рюмку коньяку захаживал запросто, и в баньке по субботам с Алексеем Ивановичем попариться любил. И жена Алексея Ивановича, Татьяна Сергеевна, со всеми женами хозяина передружить успела, начиная со старой, доставшейся с молодости, и кончая третьей, молодой амбициозной модельершей. Правда, к моменту свадьбы и поселения Леси в доме наметился уже модельершин исход – хозяин себе новую жену присмотрел. Молоденькую сериальную актрису. И находился в состоянии легкой эйфории от первых ухаживаний, то есть щедро засыпал юное дарование цветами и бархатными коробочками, таящими там, внутри, на мягкой подушечке, осуществление мечты каждой приличной девушки о самых лучших своих друзьях. И к свадьбе Игоря, сына преданного Алексея Ивановича, хозяин отнесся вполне благосклонно – почтил ее своим присутствием. Появился в дверях, как статуя Командора, – они, кстати, все его так и звали – Командор, – скользнул по невесте глазами, и Леся сжалась вся, будто холодок внутри пробежал. И было ему от чего пробежать. Никогда на нее с таким холодным презренным интересом не смотрели. Не было в этом интересе ничего живого и человеческого. Так примеривается несчастный язвенник к куску сырого мяса в остром маринаде, с какого боку его шампуром проткнуть и на угли положить, а потом глазеть с неприязненным вожделением, как он будет шипеть и исходить молодым мясным соком. И не потому, что шибко съесть хочется, а процесса ради. Раз не моя еда, значит, и невкусная. Она даже передернулась немного под пышной фатой, и Игорь торопливо погладил ее по руке – ничего, мол. Не бойся. Я с тобой. На то он и хозяин, чтоб иметь право смотреть, как ему хочется. И потянул ее вверх под локоток – пора было целоваться. Командор так возжелал. Блеснул холодным глазом, выплюнул сквозь твердокаменные губы – «горько!». Все гости тоже со своих мест повскакивали, кося глазами на Командора, подхватили нестройным хором это «горько». На секунду глаз выхватил лица родителей – совсем нездешние. Не вписались они в это застолье, сидели вжавшись друг в друга плечами, улыбались вежливо и осторожно. Мама в платье с белым воротничком, с гладкими волосами, папа в старом костюме и новой рубашке, торчащей колом из засаленных лацканов. Вроде и молодые еще, а как два старичка. На миг дернулось сердце – так их жалко стало. Это уж потом она поняла, отчего сердце дернулось. Не от жалости, а от предчувствия.
Через два месяца родителей у Леси не стало – погибли совершенно по-глупому. То есть сначала погиб папа – пырнули ножом хулиганы какие-то. Прямо у мамы на глазах. Возвращались из гостей поздним декабрьским вечером, холодно было. Чтоб сократить путь, шли дворами. И надо же им было на эту злобную хмельную толпу набежать? Нет чтоб стороной ее обойти! Папа пьяненький был, вздумал замечание сделать – мол, все спят уже, а вы, молодые люди, на всю улицу сквернословите… Нехорошо, мол. Вот «молодые люди» и не стерпели. Окружили, бить начали. А потом еще и ножом… «Скорая» его уже мертвым в больницу привезла. А мама от инфаркта умерла. Тут же и свалилась, когда ей об этом объявили. Потом хоронили – много друзей, народу всякого пришло. На поминках плакали, обнявшись, тихо пели любимую песню – как это здорово, мол, сидеть вдвоем на облаке и, свесив ножки вниз, друг друга называть по имени…
Леся тоже плакала. Наверное, горше всех. Игорь все время был рядом, поддерживал присутствием.
И Татьяна Сергеевна тоже рядом была. Тоже поддерживала, называла ее нежно «доченькой». И Алексей Иванович денег на похороны дал. Не поскупился.
А Саша не плакала. Не могла, наверное. Смотрела на происходящее сухими больными глазами, будто спрашивала присутствующих – как жить-то теперь? Одной, с ребенком? Заработка никакого нет, до диплома – еще год учебы… Татьяна Сергеевна, добрая душа, и ее тоже обласкала – обещала помочь. Приходи, сказала, в наш дом за любой надобностью, поскольку ты есть сестра нашей Олесечки. Саша только кивнула медленно и скорбно: «Да, приду. Куда ж я денусь? Приду, конечно. Спасибо на добром слове».
Жизнь у Саши после смерти родителей и впрямь не задалась. Трудно было. До диплома дотянула, а вот с работой ничего хорошего не выходило. Часто приходила к Лесе, оглядывала вполне благополучный дом, поджимала губы твердой складочкой. Совсем не шла к ее и без того сердитому маленькому лицу эта складочка – делала его серым, будто обидой припыленным. Леся уж и не знала, как угодить сестре. И виновато соглашалась на ее упреки в незаслуженном везении. Действительно, несправедливо все вышло. Саша и умнее, и лучше ее во всех отношениях, и образование высшее получила, а судьба к ней отчего-то материальным боком не торопилась поворачиваться. А младшую сестру, глупую, совсем не духовную личность, взяла да и обласкала. В один из таких приходов Саша отвела ее в сторону, проговорила решительно:
