Сейчас в Айнсвике жил Эдвард, один. Мидж спрашивала себя, не
жалеет ли Люси, что Айнсвик достался другому. Вряд ли. К таким вещам Люси была
совершенно безразлична. Но ведь она там родилась, а ее двоюродный брат Эдвард
был моложе ее на двадцать лет. Ее отец — сэр Джеффри — был очень богат,
значительная часть его состояния перешла к Люси. Эдвард по сравнению с ней был
даже беден. Когда он уплатил все, что следовало при получении владения, у него
сталось совсем немного.
Его вкусы, правда, были совсем непритязательны. После смерти
дяди Джеффри он отказался от дипломатической карьеры и поселился в своих
владениях. Он любил книги, разыскивал первые издания. Время от времени писал
для заштатных журналов маленькие, немного ироничные статьи. Три раза он просил
руки своей двоюродной сестры Генриетты, и три раза она ему отказала.
Мидж обо всем этом размышляла и не могла понять, рада ли
она, что снова увидит Эдварда. Нельзя сказать, что она смирилась. Есть вещи, с
которыми смириться нельзя! Эдвард жил в Айнсвике очень уединенно, но ей
казалось, что он живет в Лондоне, недалеко от нее. Сколько она себя помнит, она
его всегда любила…
Голос сэра Генри вернул ее к действительности.
— Как вы нашли Люси?
— В прекрасной форме! Она совершенно не меняется!
Сэр Генри молча сделал несколько затяжек из своей трубки и
сказал:
— Знаете, Мидж, иногда Люси меня беспокоит.
— Да что вы говорите? Почему?
Сэр Генри покачал головой.
— Она не отдает себе отчет в том, что есть вещи которые
делать нельзя!
Мидж не верила своим ушам. Он продолжал:
— Конечно, она выпутается. Она всегда из всего выпутывается!
Однажды, на дипломатическом приеме она нарушила все традиции. Она совершенно
сознательно игнорировала законы старшинства, а это, Мидж, самое страшное преступление.
Она посадила рядом за столом смертельных врагов и повела беседу о проблемах
цветных рас. Обед мог кончиться просто потасовкой, и у меня были бы большие
неприятности. Она, как всегда, прекрасно вышла из этого положения. Обычные
приемы: улыбки, невинный вид совершенного отчаяния. Она так же обращается и с
прислугой — она превращает их в ослов, а они ее обожают!
Мидж задумчиво слушала.
— Я понимаю, что вы хотите сказать! То, что другим никогда
не простили, с ее стороны воспринимается даже мило. Что это? Обаяние? Гипноз? Я
сама об этом думаю.
Сэр Генри пожал плечами.
— Все было так же, когда она была еще совсем молодой
девушкой. Меня беспокоит, что, как мне кажется, она не понимает — есть пределы,
которые нельзя переступать.
Смеясь, он добавил:
— Вы знаете, я верю, что Люси чувствует в себе способности
отмести любые обвинения, хотя бы даже и в убийстве.
Генриетта вывела машину из гаража и поехала по дороге. Она
улыбалась, наслаждаясь удовольствием, которое доставляла ей машина, главное —
уединение! Она очень любила водить машину, ей нравилось открывать маршруты
более короткие и более выгодные. Лондон она знала не хуже любого шофера такси.
Ловко пробираясь через лабиринт пригородных улиц, она мчалась на юго-запад.
Генриетта преодолела крутой подъем и остановилась на вершине
холма. Она любила обозревать окрестности с этого места. Она восхищалась
великолепием леса внизу, еще теплыми лучами осеннего солнца. Золотисто-желтые
тона в лесу начали уступать место коричнево-красному цвету.
«Как я люблю осень, — подумала она. — Она намного богаче,
намного живописнее весны».
Внезапно ей пришло в голову, что это минута ее наивысшего
счастья. Никогда природа не казалась ей более красивой, более совершенной,
никогда раньше Генриетта не испытывала чувства такого слияния с ней Возобновив
путь, она прошептала:
— Никогда уже я не буду так счастлива, как сейчас, никогда!
Когда машина приблизилась к дому, Мидж приветственно
помахала Генриетте с террасы. Тут же вышла леди Эндкателл.
— А вот и вы, Генриетта! Отведите своего скакуна в конюшню,
завтрак уже готов!
Мидж прыгнула на подножку машины и проводила Генриетту в гараж.
Генриетта обратила внимание на слова Люси.
— Какое верное замечание! Вы знаете, у меня нет такой любви
к лошадям, как у моих ирландских предков. Я выросла среди людей, которые
говорили только о лошадях. Поневоле начинаешь гордиться, что не впадаешь в эту
крайность. Люси напомнила, что я отношусь к своей машине так же, как мои предки
— к лошадям. Она права!
— И ты права! Люси иногда просто поражает. Сегодня утром она
разрешила мне быть здесь такой грубой, как мне захочется.
Генриетта сначала не поняла, потом энергично кивнула.
— Конечно! — воскликнула она. — Из-за магазина!
— Правильно! Каждый день я должна быть на работе
исключительно вежливой. Я должна улыбаться плохо воспитанным женщинам, называть
их «мадам», помогать им надевать платья, терпеть все, что они смеют мне
говорить! Некоторые полагают, что быть прислугой более унизительно, чем
работать в магазине. Они ошибаются! Продавщице в магазине приходится выносить
гораздо больше обид, чем прислуге в хорошем доме.
— Это, вне сомнения, омерзительно. Ну, что же делать, если
ты такая гордая и хочешь обязательно сама зарабатывать себе на жизнь!
— Во всяком случае, Люси — ангел! Поверь мне, я никого не
пощажу!
Генриетта вышла из машины.
— Кто еще будет здесь?
— Ожидают Герду и Джона Кристоу. — Немного помолчав, Мидж
добавила:
— Только что приехал Эдвард.
— Эдвард?.. Браво! Как долго я его не видела! Кто еще?
— Дэвид Эндкателл. Люси очень рассчитывает на тебя. Она
надеется, что ты помешаешь ему проявить несдержанность.
— Совсем напрасно! — воскликнула Генриетта. — Я не люблю
заниматься тем, что меня не касается, и я уважаю причуды людей!
— И еще, — продолжала Мидж, — от тебя ожидают, что ты будешь
любезна с Гердой.
— Вот за это я бы возненавидела Люси, если бы была Гердой!
— А завтра в гости придет господин, специальность которого —
раскрывать преступления. Это сосед.
— Надеюсь, мы все же не собираемся разыгрывать тут убийство?
К молодым женщинам подошел Эдвард — большой, высокий и
худощавый. Генриетта радостно ему улыбнулась. Она отметила, что больше, чем
могла бы предположить, рада его видеть. Она забыла, что так к нему привязана.
