— Ваши усы, месье Пуаро — это произведение искусства. Когда
их видишь, ни о чем другом думать невозможно! Я предполагаю, что они —
единственные на свете.
— Так и есть!
— Вот почему я именно так с вами и разговариваю. Если
предположить, что полиция знает правду о нашей связи с Джоном, необходимо ли
предавать гласности эту правду?
— Смотря по обстоятельствам, — сказал Пуаро. — Если полиция
будет считать, что ваша связь не имеет отношения к преступлению, то они не
станут болтать напрасно. Вам будет очень неприятно, если об этом узнают?
Генриетта кивнула. Она долго молча рассматривала свои руки,
лежащие на коленях, потом подняла глаза и серьезно спросила:
— Не будет ли это несправедливо по отношению к Герде? Она
обожала Джона, и он умер. Для чего еще больше увеличивать ее страдания?
— Вы думаете только о ней?
— Не упрекайте меня в лицемерии! Вы считаете, что, если бы я
заботилась о счастье Герды, то не стала бы любовницей ее мужа. Вы этого не
поймете! Я не разрушила ее домашний очаг и не собиралась его разрушать. Я была
только одной из многих…
— Значит, он был таким? Она горячо возразила:
— Нет, нет, вы не правы! Я как раз очень не хочу, чтобы так
думали. Не нужно составлять о Джоне ошибочное представление. Поэтому-то я и
пришла к вам. Я хотела объяснить вам, каким был Джон. Я хорошо представляю
себе, что может произойти, мне, кажется, что я вижу заголовки в газетах:
любовная жизнь доктора Кристоу… Герда, я, Вероника Крей… Понимаете, Джон не был
бабником. Женщины в его жизни почти ничего не значили. Самое важное,
единственное в его жизни — это была работа. Большую часть своего времени он
думал о своей работе, и ей он обязан почти всеми своими радостями. Если бы вы у
него спросили имя женщины, о которой он чаще всего думает, он бы вам назвал
миссис Крэбтри!
— И кто же она такая, эта миссис Крэбтри?
В голове Генриетты зазвучали слезы и смех одновременно.
— Миссис Крэбтри — старуха! Старая, грязная, сморщенная
уродина! Но она полна оптимизма и энергии, и Джон ее очень уважал. Она лежит в
больнице, у нее болезнь Риджуэй, очень редкое и неизлечимое заболевание, до сих
пор еще нет способа лечения. Джон был на пороге открытия. Что он хотел
применить, я вам объяснить не могу. Это необычайно сложно, я в этом ничего не
понимаю, что-то связанное с эндокринологией, с гормонами. Джон проводил
эксперименты, и миссис Крэбтри была его любимой больной. Она его очень любила и
доверяла ему, она смелая и очень хочет жить. Они боролись с болезнью вместе, с
одной стороны баррикады, и уже много месяцев днем и ночью Джон думал только о
болезни Риджуэй и о миссис Крэбтри. Вот каким он был! Вот его образ — образ
врача. Толстые и богатые женщины, которых он принимал в своем роскошном
кабинете на Гарлей-стрит, — это все было второстепенное занятие. Главным для
него были научный поиск, открытие, миссис Крэбтри… Мне так хочется, чтобы вы
меня поняли!
Она оживилась, и Эркюль Пуаро любовался выразительными
жестами ее тонких и красивых рук.
— Во всяком случае, у вас такой вид, что вы сами очень
хорошо все поняли! — сказал он.
— Да, я его хорошо понимала. Джон приходил ко мне и рассказывал.
Я думаю, что не столько для меня, сколько для себя. Так его мысли становились
более ясными и точными. Иногда он приходил расстроенный, почти в отчаянии. В
процессе объяснения ему в голову приходил какой-нибудь новый метод лечения. Я
не могу вам точно передать, как это было! Как сражение… Тяжелое и суровое
сражение, которое его иногда просто лишало сил, истощало…
Она замолчала, вспоминая…
Через некоторое время Пуаро спросил:
— У вас есть медицинские знания?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет. Я знала достаточно, чтобы понимать объяснения Джона,
не больше и не меньше. Прочитала несколько книг…
Последовало новое молчание. Генриетта заново переживала
пришлое, исчезнувшее навсегда. Она глубоко вздохнула, вернулась к настоящему,
и, когда она обратилась к Пуаро, в голосе ее звучала мольба:
— Если бы вы только могли меня понять, месье Пуаро!
— Я вас понял.
— Правда?
— Правда. Я знаю, когда говорят правду!
— Спасибо. Боюсь, что объяснить все инспектору Грэнджу будет
гораздо труднее.
— Вероятно! Он скорее обратит внимание на другие стороны
вопроса.
— Они так ничтожны! Какое они вообще имеют значение?
Генриетта произнесла эти слова с таким пылом, что удивила
Пуаро. Он этого не скрыл.
— Поверьте мне! — сказала она. — Прошло определенное время,
и я стала его стеснять, я становилась между ним и его мыслями. Я была женщиной,
и это мешало ему сосредоточиться. Он начал бояться меня, он боялся влюбиться, а
он не хотел никого любить, он не мог допустить, чтобы его мысли были заняты
женщиной. Я стала его любовницей. Но для него эта связь не имела большого
значения и никогда не стала бы важной.
Пуаро внимательно за ней наблюдал, он спросил:
— И вы считали, что все это очень хорошо? Вас это
удовлетворяло?
Она встала и сухо ответила:
— Нет, я не считала, что это очень хорошо! Я такая же
женщина, как все остальные…
— Тогда почему же вы?..
— Почему? — воскликнула она. — Потому что это было то, чего
он хотел. Единственное, что для меня имело значение — это счастье Джона. Я
хотела, чтобы у него была полная свобода мысли, необходимая для того, чтобы
продолжать единственное дело на свете, которое его интересовало, — его работу!
Он боялся любви, он не хотел страданий… Я это поняла и покорилась.
Пуаро почесал кончик носа и спросил:
— Только что вы говорили о Веронике Крей. Она тоже является
другом Джона Кристоу?
— Они не виделись пятнадцать лет до той субботы, когда она
появилась в «Долине».
— А что было пятнадцать лет тому назад?
— Они были помолвлены…
Генриетта подошла и снова села рядом с Пуаро.
— Очевидно, нужно кое-что уточнить. Тогда Джон был по уши
влюблен в Веронику. А она всегда была такой, какой осталась до сих пор: подлой
и самовлюбленной. Она поставила свои условия: Джон должен порвать со всем, что
его интересует в жизни, и стать покорным муженьком великой актрисы Вероники
Крей. Джон от этого отказался и ушел от нее. Он был совершенно прав, но он
очень страдал. Он хотел, чтобы его жена во всем отличалась от Вероники, и
женился на Герде. А Герда, вы меня извините, это славно упакованная дура. Было
совершенно ясно, что должен наступить день, когда он пожалеет о том, что его жена
так глупа. Этот день, конечно, пришел. У Джона были связи с женщинами, но они
были поверхностными, и Герда о них ничего не знала. Мне кажется, что, несмотря
на то, что Джон потерял Веронику из виду пятнадцать лет тому назад, внутренне
он от нее так и не избавился!
