Через некоторое время в салоне леди Эндкателл отметила, что
Гуджен, как всегда, сказал именно то, что следовало сказать.
— Тем не менее, — добавила она, — эти добрые люди напрасно
за меня волнуются. Это дело меня скорее развлекало. Все это было настолько
ново, так отличалось от всего, к чему мы привыкли! Вы не находите, Дэвид, что
такого рода испытание вас обогатило? Такого не может быть у вас в Кембридже!
— Я учусь в Оксфорде, — недовольно заметил Дэвид.
— Оксфорд! — мечтательно произнесла леди Эндкателл. —
«Футбольный матч Оксфорд — Кембридж». Это звучит так по-английски! Вы не
находите?
Она сняла телефонную трубку и продолжала:
— Я надеюсь, Дэвид, что скоро вы снова к нам приедете! Вы
нигде больше не встретите людей, причастных к убийству, с которыми можно вести
интересную и умную беседу!
— Благодарю за приглашение, — ответил Дэвид, — но скоро я
уеду из Англии на некоторое время. Я хочу отправиться в Афины, в школу
живописи.
— Кто же там сейчас послом? — спросила Люси мужа, — кажется,
Ремингтон? Дэвиду эта публика не понравится. Дочери в семье Ремингтонов —
сугубо современные эмансипированные девицы, они играют в хоккей и в эту смешную
игру, когда нужно бросать мяч в корзину…
Она внимательно посмотрела на телефонную трубку в своей
руке.
— Зачем у меня эта трубка? Зачем я ее сняла?
— Наверное, — заметил Дэвид, — вы хотели кому-то позвонить.
— Нет, не думаю! — положив телефонную трубку на место, Люси
спросила:
— А вы любите телефон, Дэвид?
Про себя он подумал, что это глупый вопрос. Но что ответишь?
Он заставил себя сказать, что телефон ему кажется полезной вещью.
— То же самое можно сказать о машине, которая изготовляет
галоши или подтяжки, но, мне кажется…
Речь леди Эндкателл прервало появление Гуджена. Он объявил,
что завтрак подан.
— А куропатку с капустой вы любите, Дэвид? — снова задала
вопрос Люси.
Дэвид вынужден был признать, что куропатку с капустой он
любит.
Эдвард и Мидж шли по лесной тропинке, поднимающейся в гору.
— Бывают моменты, — сказала Мидж, — когда я действительно
начинаю сомневаться в том, что Люси в здравом уме.
— Я уверен, — заметил Эдвард, — что она умная и толковая.
Мне кажется, ее речи похожи на игру, которая заключается в том, что в
предложении нужно угадать отсутствующее слово. Можно предложить и другое
сравнение — она напоминает мне молоток, который летает от одного гвоздя к
другому, но ни по одной шляпке не попадает.
— Во всяком случае, она меня иногда просто пугает, —
продолжала Мидж. — В последнее время этот дом тоже меня пугает!
— «Долина»?
Эдвард с удивлением посмотрел на нее и продолжал:
— Поместье это не имеет ничего страшного или отталкивающего.
Мне оно чем-то напоминает Айнсвик. Но, конечно, это — не Айнсвик…
Мидж возбужденно перебила:
— Вы сказали: «Это не Айнсвик». Я боюсь того, что не
является тем, чем кажется. Никогда не Знаешь, что за этим скрыто. Это похоже на
маску…
— Не следует предаваться таким тревожным мыслям.
Он сказал это тем снисходительным и покровительственным
тоном, каким говорил с ней раньше. Тогда это ей не нравилось. Сегодня, сейчас
она воспринимала все иначе. Она вовсе не «предавалась» мыслям. Понял он или
нет, что она хотела сказать, но она прекрасно знала, что имела в виду.
— В Лондоне я об этом не думала, — сказала Мидж, — но с тех
пор, как я сюда вернулась, у меня снова прежнее ощущение. Мне кажется, что
здесь все знают, кто убил Джона, все, кроме меня!
— Неужели мы должны все время говорить о Джоне? Думать о
нем? — спросил он с раздражением. — Он умер! Умер и похоронен!
Мидж пробормотала:
— Он ушел и мертв, душка. Он ушел и мертв.
В головах — торфяная подушка, А в ногах — валун. Она взяла его
под руку.
— Но кто его убил? Мы думали, что это сделала Герда. Но это
не она. Кто же тогда? Вы думаете, Эдвард, что это кто-то нам совершенно
незнакомый?
— Зачем задавать себе эти вопросы? Если полиция не нашла
убийцу, если она не смогла собрать никаких доказательств, значит, нужно с этим
смириться и все забыть!
— Может быть, вы и правы! Но не знать…
— А нужно ли знать! Какое нам дело до этого Джона? «Нам»!
Мидж была благодарна ему за это слово, которое, казалось, связывало их судьбы.
Эдвард совершенно прав! Им нет дела до Джона. Он не имеет к ним никакого
отношения. Он умер и похоронен. На могиле были произнесены молитвы. Он умер и
похоронен. Так захотел Эдвард. Но достаточно ли глубоко он похоронен, исчез ли
бесследно? Нет! Джон здесь, он все время присутствует в «Долине».
— Куда мы идем? — вдруг спросил Эдвард. Ее удивил странный
тон его вопроса.
— Разве вы не хотите подняться до вершины холма?
Он согласился, но ей показалось, что против желания.
В чем причина, спрашивала она себя. Он любил эту прогулку,
они часто бывали тут с Генриеттой. Так зачем искать дальше? Генриетта и он… Это
о ней он вспоминает сейчас.
— Вы ведь уже приходили сюда этой осенью?
— Да, в прошлый приезд мы поднимались сюда с Генриеттой, —
довольно сухо ответил Эдвард. Оба продолжали идти молча. На самом верху они
остановились, и Мидж села на пень.
Она представила себе, как тогда они тоже сделали остановку
на этом месте, только на пне вместо нее сидела Генриетта. Мидж нервно крутила
на пальце свое обручальное кольцо. Сделав усилие, она сказала:
— Как хорошо будет в Айнсвике на Рождество. Как я рада, что
снова буду там в это время!
Эдвард, казалось, не слышал. Он был далеко, очень далеко.
Без сомнения, он думал о Генриетте и о Джоне. Когда Генриетта сидела на этом
самом пне, она знала «чего не хочет», но он — он принадлежал ей. И он будет
принадлежать ей всегда…
Печаль обрушилась на плечи Мидж. Восемь дней прожила в
атмосфере безоблачного, безграничного счастья. Ей казалось, что сейчас все
разваливается и рассыпается на куски.
— Эдвард!
Ее тон поразил его, он на нее посмотрел.
— Да?
