— Она в восторге. Но вы же прекрасно знаете, так же, как и
я, что она не понимает разницы между цветной фотографией и акварелью.
— Это не такая уж плохая скульптура, Джон. Маленький бюст,
без претензий…
— У вас нет привычки терять время на такие безделушки…
Он не закончил фразу, неожиданно увидев деревянную
статуэтку, даже статую, высотой метра полтора.
— Это что такое?
— Это для международной выставки, грушевое дерево.
«Обожающая».
Их взгляды встретились, и сразу же разразился его гнев.
— Значит, вот для чего вам была нужна Герда? Как вы
посмели?!
— Я думала, вы не узнаете…
— Я не узнаю Герду? Да это же она, без всяких сомнений! — Он
прикоснулся к развитым мускулам шеи «Обожающей».
— Мне были нужны плечи и шея, и эта манера наклоняться
вперед… Покорность… И этот взгляд… Великолепно!
— Это отвратительно! Неужели вы не могли оставить Герду в
покое?!
— Но она об этом ничего не узнает. И никто, и тем более она
сама, не смогут ее в этом узнать. Это — не Герда, это — никто!
— Я ее очень хорошо узнал!
— Вы — другое дело. Вы видите то, чего другие не видят.
— Нет, я этого не выдержу, неужели вы не понимаете, что
этого делать нельзя!
— Почему же?
— И вы не понимаете? Вы, всегда такая чуткая.
— Нет, это вы не понимаете, Джон, и вряд ли поймете, что
такое желание художника изобразить то, что ему нужно. Так часто я видела у
Герды линию этой шеи, эту группу мышц, этот тяжелый подбородок… Каждый раз,
когда я ее встречала, это была ужасная пытка. Мне это было нужно, я этого хотела
и наконец получила.
— Без всяких угрызений совести?
— Если есть такое непреодолимое желание, приходит момент, и
вы не можете этого не взять.
— Вы ко всем так относитесь! Для вас все как Герда!
— Не говорите глупости, Джон! Я сделала бюст Герды, он
доставил ей большое удовольствие. И вы действительно думаете, что она себя
узнает в этом?
Гнев Джона угас. Он долго смотрел на статую, на это странное
лицо женщины, обожающей какое-то невидимое божество, на которое она устремила
свой взгляд, слепой взгляд безумного восхищения, взгляд фанатика…
— Да, — наконец произнес он, — в этом есть даже что-то
страшное…
— Вы правы.
— На что смотрит эта женщина? Кто перед ней? Генриетта
колебалась, но слегка изменившимся голосом все же тихо сказала:
— Я не знаю. Джон. Но я думаю, что это можете быть вы.
Глава V
В столовой юный Теренс утверждал уже другую научную истину:
— Соли свинца лучше растворяются в холодной воде, чем в
горячей.
Он без особой надежды ожидал реакции матери. Родители
были-люди странные и непонятные.
— Ты об этом знаешь, мама?
— Нет, дорогой, я ничего не понимаю в химии.
— Если бы ты почитала книгу, ты тоже могла бы научиться!
Это была просто констатация факта, без намеков, но Герда и
без того думала совсем о другом. Еще утром она проснулась совершенно несчастной
— наступил день, которого она так страшилась. Через несколько часов ей придется
покинуть Лондон, чтобы на конец недели отправиться в «Долину». Пребывание там
было для нее кошмаром. Она там совершенно терялась. Больше всего она боялась
Люси, ее неоконченных фраз, ее любезностей… Но и остальные были не лучше. Эти
выходные в «Долине» были для Герды мучением, которое она терпела ради Джона. Он
так радовался сегодня утром, что им предстоит эта поездка.
«Я так счастлив, что сегодня мы уедем из Лондона! И для
тебя, Герда, это будет полезно, тебе тоже нужен свежий воздух».
Она невольно улыбнулась и ответила тоном, который мог
показаться искренним, что рада предстоящей поездке. Она печальным взором
окинула свою спальню. Туалетный столик красного дерева, зеркало, которое всегда
плохо отражало. Ковер веселого голубого цвета, она его так любит. Гравюры на
стенах с пейзажами Озерного края… Все эти дорогие сердцу вещи она до
понедельника больше не увидит.
Завтра она проснется в чужой комнате, рано утром явится
горничная, поставит на столик поднос с завтраком, откроет занавески и
обязательно переложит по-своему всю одежду, это особенно бесило Герду. Она все
это вынесет. Она будет повторять про себя: «Еще два дня, еще день…» Совсем как
в школе, когда она считала дни, оставшиеся до каникул. Дома она не была
счастлива, а в школе ей приходилось еще хуже. Все девочки были более живыми,
проворными, умными… Они не были злыми, но им не хватало с ней терпения. До сих
пор она еще помнит, как они говорили: «Герда, поторопись! Не поручайте этого
Герде, она за сто лет с этим не справится! Герда ничего не понимает!» Так
продолжалось до тех пор, пока она не нашла выход. Когда ей говорили: «Нужно
быть полной идиоткой, чтобы этого не понять…», она делала круглые глаза,
придавала лицу бессмысленное выражение, и к ней больше не приставали.
Она чувствовала свое внутреннее превосходство Она вовсе не
была такой дурой, какой ее считали. Часто она говорила, что не понимает, а сама
прекрасно все понимала. Игра ее даже забавляла. Герда испытывала удовольствие
от мысли, что вполне справилась бы с тем, на что ее считали неспособной. Но
такое поведение не годилось для «Долины». Там все были такие высокоразвитые,
что казалось, это какая-то другая порода людей. Она их ненавидела. А Джон там
очень любил бывать, он возвращался из «Долины» отдохнувший, освеженный и менее
раздражительный.
Дорогой, милый Джон! Он же замечательный, это все говорят.
Он хороший врач, он гробит себя на работе, он принимает не только богатых
людей, он еще возится в больнице с бедняками. Джон — бескорыстный, благородный
человек!
С самого начала она поняла, что ему нужно во всем
подчиниться. Он выбрал ее, а мог бы сделать и более блестящую партию. Она не
была ни красивой, ни особенно умной, но он на это не посмотрел. Он сказал: «Я
буду с вами и я буду о вас заботиться! Это обязанность мужчины». И это просто
чудесно, что он выбрал именно ее! Он ей сказал, конечно, что всегда будет
поступать по-своему, она не возражала. Никогда и ни в чем она ему не возражала.
Она во всем старалась ему подчиниться, особенно в последнее время, когда он
стал таким нервным и трудным. Все его раздражало, ничем ему нельзя было
угодить. Но на него нельзя сердиться, у него столько дел, он так устает.
