— Мадам, я должен поговорить с вами.
— О, конечно… Входите, пожалуйста… Боюсь, у меня не было
времени вытереть пыль…
— Я хочу кое о чем спросить вас. Как давно ваш муж стал
морфинистом?
Тетушка Кэтти немедленно разразилась слезами.
— О Боже, Боже!.. А я так надеялась, что никто никогда не
узнает… Он начал во время войны. У него было такое ужасное переутомление и
такая ужасная невралгия. С тех пор он все старается уменьшить дозу… Честное
слово, старается. Это и приводит его по временам к такой раздражительности…
— И это одна из причин, по которой ему нужны деньги?
— Думаю, что да. О Боже, мосье Пуаро! Он обещал лечиться…
— Успокойтесь, мадам. И ответьте мне на другой вопрос. В тот
вечер, когда вы звонили по телефону Лин Марчмонт, из дому вы пошли к
телефону-автомату возле почты, не так ли? Вы кого-нибудь встретили на площади?
— О нет, мосье Пуаро, ни души.
— Но я понял так, что вам пришлось одолжить двухпенсовую
монету, потому что у вас были только полупенсовики.
— О да, мне пришлось попросить ее у женщины, которая вышла
из телефонной будки. Она дала мне двухпенсовик вместо моих полупенсовиков.
— Как она выглядела, эта женщина?
— Да похожа на артистку. Оранжевый шарф на голове… Забавно,
но я почти уверена, что где-то видела ее раньше. Ее лицо показалось мне очень
знакомым. Я думаю, это была одна из тех, кто переселился в иной мир. Но я,
знаете ли, так и не смогла вспомнить, как и когда я была с ней знакома…
— Благодарю вас, миссис Клоуд, — сказал Эркюль Пуаро.
Глава 15
Лин вышла из дому и взглянула на небо.
Солнце садилось. Небо было не красное, а сияло каким-то
неестественным багряным светом. Тихий, безветренный вечер. «Будет буря», —
подумала Лин.
Ну, время пришло. Она больше не может откладывать. Она
должна пойти на ферму Лонг Уиллоуз и рассказать Роули. По крайней мере, на это
он имеет право: она скажет ему сама. Не выбирать легкого пути — объяснения
письмом.
Решение принято, окончательно принято, говорила она себе и
все же внутренне как-то странно противилась этому. Она огляделась вокруг и
подумала: «Итак, прощай все — весь мой мирок, мой собственный образ жизни». Ибо
у нее не было иллюзий. Жизнь с Дэвидом будет рискованной игрой, приключением,
которое может обернуться и плохо, и хорошо. Он сам раньше предупреждал ее…
В ночь убийства, по телефону…
А теперь, несколько часов назад, он сказал: «Я намеревался
уйти из твоей жизни. Я был глупцом, когда думал, что смогу оставить тебя. Мы
поедем в Лондон и сразу поженимся. О да, я не собираюсь давать тебе возможность
колебаться. Здесь у тебя корни — корни, которые держат тебя. Я должен вырвать
тебя с корнями». И добавил: «Мы сообщим об этом Роули, когда ты будешь уже
настоящей миссис Дэвид Хантер. Бедняга. Лучше всего сообщить ему об этом именно
так».
Но с этим она не была согласна, хотя ничего не возразила
Дэвиду. Нет, она должна сама сообщить Роули.
И вот теперь она шла к Роули!
Буря уже начиналась, когда Лин постучала в дверь Лонг
Уиллоуз. Роули открыл и удивился, увидев ее.
— Хелло, Лин! Почему ты не позвонила мне и не сказала, что
собираешься прийти? Ты могла не застать меня дома.
— Я хочу поговорить с тобой, Роули.
Он пропустил ее вперед и сам последовал за ней в большую
кухню. На столе стояли остатки ужина.
— Я собираюсь установить здесь новую плиту, — сказал он. —
Тебе будет легче хозяйничать. И новую раковину…
Она прервала его:
— Не строй планов, Роули.
— Ты хочешь сказать — пока эта бедняжка не похоронена? Да,
это действительно довольно бессердечно. Но она, по-моему, никогда не была
особенно счастливой. Была больна, наверно. Так и не смогла прийти в себя после
того проклятого воздушного налета. Во всяком случае, она мертва, и до нее мне
нет дела… или, вернее, нам с тобой…
Лин собралась с духом.
— Нет, Роули. Не говори «нам с тобой». Не говори о нас как
об одном целом. Именно об этом я пришла сказать тебе…
Он пристально посмотрел на нее. Она сказала спокойно,
ненавидя себя в эту минуту, но не колеблясь:
— Я выхожу замуж за Дэвида Хантера, Роули.
Она не знала, чего именно ожидает — протеста, быть может,
взрыва гнева, но, уж конечно, не того, как Роули воспринял это.
Минуты две он пристально смотрел ей в лицо, затем круто
повернулся, перешел в другой конец комнаты и долго возился с кочергой у печки.
Наконец он снова повернулся к ней с почти отсутствующим
видом.
— Так, — сказал он. — Ну, давай объяснимся. Ты выходишь за
Дэвида Хантера? Почему?
— Потому что я люблю его.
— Ты любишь меня.
— Нет. Я любила тебя… давно, когда уезжала. Но меня не было
здесь четыре года… И я изменилась. Мы оба изменились.
— Нет, — сказал он спокойно. — Я не изменился.
— Ну, может быть, ты не так сильно изменился…
— Я совсем не изменился. У меня и возможности не было
измениться. Я ведь продолжал здесь гнуть спину. Я не прыгал с парашютом, не
высаживался ночью на прибрежные скалы и не закалывал людей под покровом
темноты.
— Роули!..
— Я не был на войне. Я не сражался. Я не знаю, что это
такое! Я вел здесь прекрасную, спокойную жизнь — в глуши, на ферме. Счастливчик
Роули? Ты бы стыдилась такого мужа!
— Нет, Роули… О нет. Дело совсем не в этом!
— А я говорю тебе, что в этом!
Он подошел к ней ближе. Кровь прилила у него к голове, резко
обозначились вены на лбу. А этот взгляд… Она однажды видела такой взгляд, когда
проходила мимо быка в поле. Бык закидывал голову, рыл землю копытом, медленно
наклонял лоб с огромными рогами… Доведенный до тупого бешенства, слепой ярости…
— Помолчи, Лин. Теперь ты выслушай меня. Я упустил то, что
мог бы испытать. Я упустил шанс сразиться за свою страну. Я видел, как мой
лучший друг ушел и не вернулся. Я видел, как моя любимая — моя любимая! —
надела военную форму и уехала за море. А я был просто человеком, которого она
оставила позади. Моя жизнь стала адом — разве ты не понимаешь, Лин? Сущим адом.
Затем ты вернулась — и с тех пор жизнь моя хуже ада. С того самого вечера у
тетушки Кэтти, когда я увидел, как ты смотришь на Дэвида Хантера. Но он не
получит тебя, ты слышишь? Если ты не для меня, то никому ты не достанешься. Как
ты думаешь, кто я?
