Но встать не смог. Оказалось, трое суток в той одиночке проторчал. Другие, как проговорилась охрана, через сутки откидывались. Признались, мол, даже петушить меня никто не захотел, побрезговали.
Тут они меж собой совещаться стали. Мол, здесь меня урыть иль вернуть в зону? «Я его не поволоку. На хрен сдался, паскуда! Все равно в расход пустят за наших. Какая разница — теперь размазать или неделей позже?»
Лежу, а внутри все трясется от страха. И почему-то именно в последнюю минуту, как никогда, жить охота. Мамку, братьев вспомнил, себя пожалел, что даже полюбить не довелось, слишком поспешили с осуждением. Тут один охранник глянул на меня и говорит: «А он плачет! Слыхал, коль смертник с обидой на кого-то на тот свет сваливает, обидчику вскоре худо будет. «Я себе зла не хочу. Сам поволоку его в зону», — второй отвечает. «Ну и дурак! Он наших двоих загробил! Сами они разберутся, если его суд к вышке приговорит…»
Взял он меня на плечо, как мешок, и приволок в зону.
— А как ночью увидели, что ты живой?
— Фонарь у них имелся. Яркий. При нем ночами урывали зэков. А еще застонал я. Воздух в легкие пошел. Вот и очухался, дурак. Через неделю меня на суд привели. Прямо в зоне он был. Приговорили к расстрелу. Другого и не ожидал.
— Господи! Спасибо тебе, что отвел смерть от сына! — перекрестилась Степановна и в который раз вытерла ладонью мокрые щеки.
Герасим выдохнул колючий ком. Борька смотрел на него во все глаза и пересел поближе. Примостился на низкой скамейке и, облокотившись на колено отчима, молча ждал.
А Герасиму вспомнился тот процесс в зоне. Он рассказал правду, за что убил охранников. Но ему не поверили и жестоко высмеяли.
— Ты нас за дураков считаешь? Да кто на тебя глянет, паршивый пес? Кому ты нужен, навозная куча? — возмутился старший охраны.
— Мои ребята никогда не имеют с зэками никаких отношений. Это проверенные, надежные люди с устойчивой психикой и хорошей политподготовкой. Они не способны на такую мерзость! Могу гарантировать, что оба вошли с проверкой, сделали замечание, и этот вот так неожиданно отреагировал на него. Он и в бараке со многими скандалил и дрался. На работе не без проблем. Трудный, несносный человек! Еще хуже характеризовался при первой судимости. Такого никакая зона не исправит. А и от него чего дальше ждать? Скольких он еще убьет? Ведь явно сбежать хотел, но ему помешали. Теперь фантазирует! Никто из заключенных никогда не жаловался на домогательства охраны. И только этот! Чем он лучше других? Ему за подобную гадость вслед мертвым надо и наказание дать суровое, — багровел начальник спецчасти зоны.
— Остановитесь, капитан! Вы можете высказать свое отношение к обвиняемому, но рекомендовать или советовать нам — это уж слишком вас занесло! — нахмурился судья.
— У моего подзащитного действительно имеются на теле следы насилия; хотя прошло достаточно времени, синяки не исчезли полностью, — выступал адвокат:
— Нужна экспертиза!
— Кому? Он сам об углы бился, специально!
— Судмедэксперт установит истину!
— Не превращайте процесс в базар! Налицо — две смерти. Какова бы ни была причина, убийство военнослужащих, находившихся при исполнении обязанностей, — тягчайшее преступление. И никакая причина не послужит оправданием! — рявкнул обвинитель.
Судья мутными глазами смотрел на Герасима и думал о чем- то своем, далеком от процесса.
— …к высшей мере наказания, — услышал подсудимый последнее, и по телу побежал холод.
Впрочем, умереть он мог уже не один раз. Но одно дело уйти самому, другое — по приговору.
Ноги отказывались слушаться и спотыкались на каждом шагу. Его втолкнули в камеру к таким же обреченным. И всю ночь двое зэков ставили на теле Герасима татуировки. Они развлекались, а он даже не чувствовал боли. Лишь к утру отстали от мужика, оставив не исколотыми лицо, шею и руки до локтей.
— Вот теперь порядок! Каждая гнида будет честь отдавать. На «ангелочке» все менты должны присутствовать, чтоб всякая шваль знала, с кем повезло свидеться, — оглядывали свою работу не без восторгов. Герасим долго не мог оценить ее по достоинству и к наколкам отнесся равнодушно. Он понимал, что с исполнением приговора затягивать не будут, и лихорадочно думал, как уйти от пули, но ничего подходящего не приходило в голову.
На третий день всех мужиков камеры вывели во двор на перекличку. Всех, кроме Герасима, погрузили в автозак, и поехала зарешеченная машина куда-то к последнему пункту назначения.
К Герасиму в этот день вошел сухонький лысоватый мужичок, в очках и в халате, он представился судмедэкспертом, попросил раздеться догола, внимательно осмотрел тело Герасима, попросил рассказать, что случилось.
Слушал он молча, не перебивая. Хмурился. А потом сказал глухо:
— Сами развели беспредел, вот и получили за него. Чему удивляться? Тут и слепой увидел бы их следы. Вся задница исщипана, такое сам себе не утворишь. — Повернувшись к Герасиму лицом, добавил: — Я свое заключение напишу. Но поможет ли оно вам? Бедный мальчишка! — Первый вольный человек искренне пожалел Герасима.
— Вы ко мне по просьбе адвоката? — спросил Герасим.
— Он обжаловал приговор, и судебная инстанция затребовала заключение экспертизы. Конечно, времени прошло много. Но даже теперь я могу утверждать, что вы говорили правду. Сохранились следы рук негодяев. Их пальцы отпечатались. Они много тоньше ваших. Как удалось уйти от садистов?
— Я их убил…
— Это ужасно. Но к сожалению, иного выхода не было…
Он вскоре ушел, пожелав Герасиму удачи.
— Только не сорвитесь. Выдержите. Соберите нервы в кулак, — посоветовал, выходя из камеры.
А через месяц к нему приехал адвокат. И в присутствии начальника спецчасти зоны зачитал Герасиму решение судебной коллегии, заменившей смертный приговор пятью годами лишения свободы за превышение самозащиты, повлекшей смерть двоих охранников. Начальник зоны, слушая, темнел лицом.
Адвокат на словах передал все, о чем его попросила Степановна, и Герасима через три дня увезли отбывать срок в другую зону. Она оказалась совсем иной. В бараках чисто. Даже в тамбуре ни плевка, ни окурка, не было вонючих параш. Чистые туалеты, раковины с кранами, вместо двухъярусных шконок койки с матрацами, одеялами и подушками. На тумбочках чисто. Нигде не мотается одежда. И даже на столе свежая клеенка.
Куда он попал? Уж не на урановый рудник?
Но его опасения развеял дневальный. Он вошел неслышно и, заметив Герасима, спросил:
— Новенький?
— Да! Только приехал.
— Занимай койку у окна! Оттуда уже третий на волю вышел.
— А чего сам не займешь?
— Мне ни к чему. Возвращаться некуда.
— Так что? Весь век здесь, до конца? — не поверил в услышанное Герасим.
