— И что ж ты отмочил? — ахнула бабка, испугавшись заранее.
— Да ничего особого. Просто на другой день комиссия в школу пожаловала. Вместе с диром все классы обходили. И к нам возникли. Ну я ему и прицепил гондон к штанам. Когда из класса уходили, кто-то заметил, хохотать стал. В коридоре сняли. А этот боров на меня и вовсе озверел. Допер. И сказал, что скорее гондон розами распустится, чем он даст мне учиться в своей школе.
— Ну, это не ему решать! Уж если я за него возьмусь, одного дня работать не будет! — побелел Герасим и спросил: — А как у тебя презерватив оказался? Зачем?
— В аптеке купил.
— На что?
— Во, сразу допрос! Я его водой хотел залить и над дверью класса повесить, училку облить. Ну а тут этот! Пришлось надутый прицепить.
— Директор не помеха. Сам с ним поговорю, — обещал Герасим.
— К чему? Ну не хочу я в школу!
— Надо, Борька! Чтоб жил человеком. Пока все в памяти свежо. Потом сложнее будет, а уже не наверстаешь. Первым меня обвинишь за то, что не настоял.
— Не буду! Не хочу…
— Борис, ты умный пацан, давай не спорить. И если будешь учиться, куплю компьютер.
— Когда?
— К Новому году!
— Ну да? А не соврешь?
— Если не бросишь школу! Только при этом условии. Иначе — заберу его у тебя!
Борька сразу сник:
— Ну почему вот так? Может, и не нужна мне школа!
— Выбирай. Я свое сказал, — упрямо повторил отчим.
— Бабуль, ну хоть ты вступись! — тонко пропищал Борис. Но бабка, вздохнув, развела руками:
— Что я могу? Вы мужчины, сами решайте!
Мальчишка думал, хмурясь, взвешивал, что ему выгоднее.
Конечно, в городе ему было лучше. Там он мог хоть всю ночь напролет смотреть всякие срамы по телику. Его никто не проверял и ни в чем не ограничивал. С домом и огородом управлялась мать, не прося помощи ни у кого. Но там не было Ксюшки с Нинкой, а еще бабки с ее пирогами и сказками, не хватало в городе прозрачной теплой речки, большого сада, луга и леса. Ко всему этому Борька уже привык. Он хотел и не хотел уезжать из деревни, где почти каждый день делал для себя новые открытия. Тут его крайне редко ругала бабка. А в городе отчим теперь глаз с него не спустит. И, купив компьютер, возьмет над пацаном верх. Заставит вкалывать, делать всякие кружки, горшки и миски, попробуй откажись — заберет компьютер. Этому запросто.
— Нет, не поеду в город! Здесь останусь! — ответил не без вздоха.
— Дело твое. Но что матери скажу, почему отказался приехать?
— Пусть не скучает. Может, на Новый год приеду.
— А Наташа уже все купила тебе к школе. Кроссовки и форму, спортивный костюм, все учебники и новый калькулятор, — перечислял отчим.
— Чего не спросила меня?
— Не сомневалась, что поумнел.
Борька обиженно засопел, отвернулся. Ему стало досадно. Вот ведь совсем чужой дядька, а ковыряет душу, лезет в нее настырно.
Через пару дней Герасим позвонил в город и вернулся не в настроении. Сказал, что Никита приболел, простыл, наверное, а значит, отдохнуть у матери подольше не получится.
— А разве ты здесь отдыхал? — искренне изумился Борька.
— В сравнении с городом — конечно! Ну разве трудно перевезти сено, нарубить дрова, привезти уголь? Такое с ног не валит. А вот целый день за кругом — выматывает, — признался впервые.
— А я думал, тебе нравится горшки лепить. Скажи, кто самого учил?
— Меня гончаром сама судьба заставила стать. Я когда с Афгана вернулся, от меня как от чумного шарахались. На работу не брали. Вот и живи как хочешь. Сижу я вот так-то па скамье около остановки автобуса, глядь, мужик подваливает. Улыбается, ровно кенту. Я ж ни в зуб ногой его не припомню. Где вместе воевали? А он и спрашивает: «Это какая ж зона вот так память подморозила?» И напомнил ту, первую, где я на кирпичном заводе вкалывал. Вспомнили, разговорились, рассказал ему о своих бедах. А он на меня осерчал и матом понес. Мол, что ж это я не сумел себя сыскать до сих пор? Поделился, что сам в деревне живет, гончарничает. Меня в подсобники позвал. На выучку. Пообещал платить. Я и согласился. Два месяца ремесло перенимал. Оно с виду простое и легкое. А когда возьмешься, не имея навыков, не зная секретов и тонкостей, все из рук посыплется. И никакого горшка не слепишь…
— А он тебя часто ругал? — перебил Борька.
— Случалось. В первую неделю уйти хотел от него. Он мне как звезданул в морду, аж из ушей искры снопами посыпались. И орет: «Какой с тебя гончар состоится, если ты, мудило, глиняную квашню не смог путем подготовить? Гля, сколько комков! Живо промешивай, падла!»
Герасим поморщился:
— Для зоны такое обхождение проходило. Но я в Афгане побывал и отвык от такого обращения. Кинулся с кулаками на учителя и врубил ему по самые… Тот поначалу выкинуть хотел меня со двора. Да раздумал. И загрузил так, что свет не мил стал. От круга не уходил, вываливался из-за него. Сколько материала испортил! А Клим не попрекал. Хохотал надо мной. И заново заставлял квашню делать. Она мне уже во сне стала сниться. Но сделать кувшин иль миску — всего полдела. Нужно просушить, отшлифовать, обработать и расписать. На последнее фантазия потребовалась. А где ее достать? Клим цветочки да птиц рисует. У меня не клеилось с лирикой. Нарисовал на дне миски голову, оторванную снарядом. Клим глянул и все приличные слова посеял. Велел мне с той посудины до самой смерти хавать. До конца месяца матом меня крыл. А тут нам на чердаке ночевать пришлось вместе. В хате душно было. Видно, здорово я орал, что утром Клим ходил как с бодуна и все косился на меня. Уже не спал на чердаке со мной. А к концу месяца жалел. Видно, понял все. И старался отвлечь от воспоминаний. Понемногу приноровился тоже расписывать глинушки цветами, папоротником, птицами. Но это уже к концу второго месяца. Когда мои поделки стали хорошо брать на базаре, Клим не смолчал и посоветовал открыть свой цех, что я и сделал. Мне братья помогали. И через два года мы уже хорошо стали на ноги. Самое обидное, что братья другую работу нашли. Не любили с глиной возиться. И только мне деваться некуда. Они ж и теперь лишь вечерами возникают, после работы. Иногда в выходные приходят. Так вот помогая мне, не надрываясь, они получают в два раза больше, чем на службе. Но оторвать их не могу. Говорят, что работа душу греет. А моя — только пузо. Но разве без него прожить? Да если б не это, не имели б службы. Ведь у обоих бабы и дети.
— Ты их тоже всему научил?
— Конечно. Но не любят, не лежат их души к делу гончарному. А и силой не навяжешь. Хотя у Никиты прекрасные росписи получаются, а у Женьки обжиг. Но не состоялись преемники. Всяк раз уговаривать приходится. Сами никогда не появятся. Видно, так и остановится гончарный круг, когда меня не станет. — Глянул на Борьку, тот ничего не сказал в ответ, лишь спросил:
