После ухода Степановны дед Данила посадил Борьку напротив, расспросил, где, когда и с кем жил. Долго качал головой и укорял кого-то шепотом.
В этот же день, перед закатом солнца, Данила усадил Бориса у икон, долго читал молитвы, кропил святой водой, обносил парнишку свечой. Тот старался сидеть ровно, но его неумолимо тянуло в сон. Он сам себя щипал, старался сосредоточиться, но Ничего не получалось. Голова клонилась на плечо, руки и ноги разъезжались, не желая слушаться хозяина. Казалось, еще немного, и Борька упадет. Но Данила, словно во сне, бережно поднял, уложил на койку, совсем рядом. Укрыл его чем-то легким, теплым, а сам вышел из дома. Парнишка смотрел в потолок. На его сумрачном фоне ему виделись строгие лики святых, а в центре сверкающее изображение Господа. Ему так хотелось запомнить это видение, но сон закрыл глаза, унес далеко от этого дома, в город, туда, где взрослела на пригородной улице недавняя стайка пацанов.
Как быстро покидало их детство, оставляя взамен пушка над губой жестковатую щетину, холодные огни в глазах даже при мимолетной ссоре. Изменились голоса и походка, даже характеры недавних мальчишек. Их покидала самая лучшая пора их жизни, а они, взрослея, радовались, что уже никогда никто не назовет их малышами, а значит, не погладят по голове, обойдут с опаской. Ведь от больших и взрослых чего хочешь жди.
Сколько проспал Борис, он и сам не знал. Уснув в блаженстве, проснулся от того, что его поймал отец. Схватил за голову и ударил об угол дома всем телом. У Борьки от боли полезли глаза на лоб. Он орал, а отец все требовал у матери деньги. Тогда пацану впервые захотелось, и он неумело попросил о том Бога…
— Что видел во сне? — тут же подошел старик Данила, Борис рассказал, ничего не утаив.
— Глупый малыш! С того дня заболел! А тому сколько лет минуло? Много! Нынче мне надоть подсчитать выработку зэков, какие на моем участке работают. Передать все цифры по телефону, чтоб начисляли людям зарплату, покуда они не ушли в разбой!
— А можно я тоже пойду? — попросился несмело Борька.
— Ты выработку в кубатуре замерить сможешь?
— Чего проще, конечно! — отозвался охотно.
— Тогда пошли! — повеселел дед.
Старик шел по лесу легко, бесшумно, словно скользил между деревьев и кустов. Иногда останавливался, всматривался, вслушивался в голоса леса, улыбался, хмурился и говорил:
— Вот, Борис, кто есть друг человеков, так только лес. Он и накормит, и напоит, согреет и защитит. Не выдаст, коль признает. Едино, что душу в него вложить надо.
— А вы один тут живете? — спросил Борька.
— Не-е, жена имеется. Хоть ты не приметил ее покуда. Дарья теперь занята припасами. На зиму готовит грибы, варенье варит. Скоро начнем с огородом управляться. Картошку и капусту убирать станем. Глядишь, ты подможешь.
Борька едва успевал за лесником. Тот размашисто перешагивал коряги. Борька пытался перескочить, но не получалось. Он обходил, перелезал через них, запыхался и начал уставать.
— Ишь как город тебя подпортил! Ноги, дыхалка и сердце вовсе сдали. Запарился. А ить вовсе молодой, жить еще не начал, но внутрях гниль завелась. Надо вычистить…
Парню было неловко, что он не может нагнать деда и безнадежно от него отстает.
Данил шел не оглядываясь. Но, пройдя с сотню шагов, ждал Борьку и говорил:
— Вот те заключенные, что на участке работают, тоже изболелые сюда заявились. Нынче уже легше.
— Голодом их заморили. Один нам с бабулей встретился. Хлеба не видел неделю.
— Тебе его жалко? — остановился Данила, присел на бревно и заговорил жестко: — Я тоже не зверь. Но этих харчить не стану. Злыдни они, все, как один. Сами жалости не имели. Покуда на воле жили, никого не щадили, ни старого, ни малого. Оттого в зону попали. Много хотели, — промелькнула в глазах злоба.
— А вы их до тюрьмы знали?
— Двоих из этих. Остальные не легше. Дерьмо, не мужики. Вон оне, вишь, опять отдыхают, работают из-под кола! Сущие барбосы!
Выломал дрын и пошел к зэкам, наливаясь злобой:
— Сколько дурью маяться будете? На что вас пригнали? — Подошел к конвоиру: — Когда их в руки возьмешь, Иван? Заставь их вкалывать!
— Как смогу, если они голодные? Сидим на грибах и ягодах. Много ль потянешь с такой жратвы? Люди ноги еле таскают, а в зоне о нас будто совсем забыли. Листья и траву едим. У половины уже пузыри пошли из задницы.
— Ванятка, тебе хлеба принес. Эти нехай ждут, — полез в карман Данила.
— Один есть не буду.
— Пошто так?
— Видишь, Данила, за эту неделю много чего было. Везли сюда зэков. А пришлось с ними тесно бедовать. Так вот если б не они… Да что там? Одно дело воля, заключение, а вот в лесу совсем другое. Каждый высветился как на ладони.
— У нас, Ванюшка, места особые, глухие. И коль прислали — знать, отпетые душегубы и разбойники. Сколько ваши беглые наших деревенских поубивали за деньги и документы, которые забирали, чтобы сбежать из тюрьмы? От того никто из местных не пожалеет ваших.
— Ладно, Данила! Не станем спорить. Замерь штабель. Вон тот! Сколько могли мужики, столько сделали. И на том спасибо им!
— Вань! А где твой напарник? — вспомнил лесник.
— В зону отправил, чтоб напомнил администрации про нас. И не велел ему с пустыми руками возвращаться.
— Борис! Беги замерь штабель! Вон тот, самый крайний от лесу! — послал старик парня. Тот достал из кармана рулетку, пошел к штабелю, заметив, что за ним увязался худой долговязый мужик. Пройдя сотню метров, он окликнул парня:
— Слышь, фраер, притормози!
— Чего тебе? — остановился Борька.
— Куревом поделись!
— Самому в обрез, — ответил глухо. И услышал в спину злое:
— Ну, козел, припутаем тебя, гнида сушеная! Борька замерял выработку зэков, даже не оглядываясь,
стоит ли кто за спиной. Каждый хлыст обсчитал и замерил. Подойдя к Даниле, сказал:
— Семнадцать с половиной кубиков!
— Там тридцатник! Не меньше! — не поверил зэк, просивший курево.
— Дед Данила, я замерил правильно! — настаивал Борис.
— Дай рулетку! — Лесник встал и пошел к штабелю. Следом за ним устало поплелся Иван.
Борис остался один на один с зэками.
— Ты что, внук Данилы? — спросил парня заросший кудлатый мужик, которого встретили Борис и Степановна по пути к леснику.
— Мы в деревне почти все друг другу родней доводимся. А Данила из нашенских…
— Ты с бабкой сюда возник. Знать, на лечение к деду. Много ваших тут перебывало. А ты с чем к нему?
