— А как я должен звать ее?
— Сам Господь велел бабкой называть. Поверь, она это заслужила. Коль к ней по-доброму — сторицей в ответ получишь. — И вылил на Борьку ведро воды.
Тот с визгом влетел в избу:
— Бабуля! Дай полотенце! Глянь, как меня облил Герасим!
— А пошто ты его по имени, а не папкой кличешь? — удивилась старуха.
— У нас в городе все так, — смутился Борис, прикусив язык.
— Дурной этот город, душу из людей вымораживает. Живи лучше у меня в деревне. И тебе веселей, и мне отраднее. Так, что ли, Гер? — глянула на вошедшего сына и повторила: — Вот зову Борьку у меня пожить, в деревне.
— А он для того и приехал, чтоб до зимы здесь отдохнуть. А если понравится, так и подольше побудет.
— Уж я постараюсь, чтоб Боря полюбил нас, — пообещала женщина и усадила обоих за стол.
Мальчишка ел за обе щеки. Уж чего только здесь не было! Борщ и пельмени, огурцы и помидоры, сырники и жареная рыба, ряженка и молоко, пироги с вареньем. Борька лопал все подряд. Он ел ложкой домашнюю сметану и тут же запивал ее квасом.
— Степановна! Скоро ваш Борька выйдет на улицу? — послышались со двора голоса пацанов, с которыми он познакомился на остановке.
К ребятне вышел Герасим. Коротко поговорил. Вернувшись в дом, сказал улыбчиво:
— А ты пришелся по душе деревенским. Всей ватагой за тобой прибежали. Попросил я их с часок обождать. После дороги дух перевести надо. А нам, Бориска, и поговорить не мешает. Я завтра в город вернусь. Кое-что объясню и растолкую. Ты ж о деревне лишь понаслышке знаешь. А она не без премудростей. Их знать надо. — Повел Борьку на сеновал и, указав на лестницу, скомандовал: — Скачи вперед! Сеновал все мужики уважают. Подрастешь здесь, поймешь почему. Сеновал ты должен знать не хуже дома!
Влез следом и лег на свежее, душистое сено, раскинул руки.
— Вот этого нам всю жизнь не хватает. Запаха земли и травы, шепота наших рек, соловьиной трели и песен жаворонка, вкуса теплого хлеба и парного молока. Мы, русские, выросли на том. И сколь ни живи в городе, ночами все равно будут сниться роса на траве и свой дом, где родился. Это с нами до гроба.
Повернулся к пацану и спросил:
— Как тебе моя мать? Уживешься с ней?
— Запросто!
— Но об одном попрошу — помогай ей по возможности. Состарилась мать, силы сдают. Будь в доме мужчиной, своим, родным человеком, а не гостем из города. Бабка тебя за кровного признала, не подведи меня. Не обижай ее. Она и так в своей жизни немало пережила. Да знай, у нас в деревне не принято воровать друг у друга, а у своих тем более. Со старшими здоровайся. И не кури на глазах у взрослых. В деревне твои ровесники табаком не балуются, Я через две недели навещу вас. Как хочется, чтобы ты здесь стал своим, хозяином. — Глянул на Борьку, тот еле приметно кивнул. — И еще прошу: друзей выбирай с оглядкой. Не прикипайся ко всякому дерьму. Путевых клей в кореши. Дошло? Чтоб не получилось как у меня, — вздохнул Герасим.
— А что у тебя? Тоже предали?
— За что ж тебя так ненавидели? — посочувствовал мальчишка.
— Не старайся иметь много друзей. Средь них обязательно паскуда объявится. Его не угадаешь враз и не вычислишь. Прикинется своим в доску. А случись проруха, под доску уложит. Не верь никому. Пусть будет один в друзьях. И не беда, коль слаб да ростом мал, коряв и молчалив. Зато он за тебя душу отдаст без раздумий. Не будет искать выгоду из вашей дружбы, станет тенью твоей.
— Мне так не повезет. Вон сколько с крутыми кентовался. А получил — до самых подтяжек. И ведь ничего хренового им не отмочил.
— Ты их считал кентами, но не они. Крутые не берут в дружбаны тех, кто не имеет веса! Короче, корефанят с выгодными. Ты не подходишь им. С тебя стригли навар, как со всех. Ты ничем не отличался от первого встречного. Они любого тряхнут, для этого им не обязательно играть в карты. Не они тебя, а ты их называл корешами.
— И они называли кентом! — перебил Борис.
— Друзей не поджигают. Не врываются к ним с кастетами средь ночи. Ведь не встань я на их пути, они б тебя в тот день поджарили или пустили в куски. За должок, за деньги! Разве они люди? Колись честно, ты вовсе не уважал, ты боялся их! Тебе льстило, что допустили к столу, играли в карты, все вроде бы на равных шло, только равности не было. Не они тебя, а ты их кормил. Но это пока по мелочи. Из таких крутые делают воров. Сначала шнырями, а подрастете — налог с вас увеличат. А где бабки взять? Пришлось бы фартовать. Ну, год-другой, где-то прокол случится, загребут легавые. Влетишь в зону. Там кранты… Кто пацаном к зоне прикипел, в ней и откинется. Поверь, в зэках, кроме матери, ты никому не нужен. Крутые подсос не пришлют. А и мамка не двужильная. Помни, бабу лишь горе в могилу сводит. Потому береги ее. Одна она у тебя на всю жизнь.
— А крутых посадят, как думаешь?
л
— Выходит, дружбанят?
— Конечно.
— А зачем забрали крутых?
— Для лохов! Ради видимости. Пустили пыль в глаза. Велят им отсидеться с неделю по хатам, дальше все заново начнется. Неспроста я тебя сюда увез. Чтоб в городе не нашмонали.
— Так они к вам прикипятся!
— Уже делали наезд. Ты помнишь, какой облом у них получился. Попытаются отловить в городе. Но мы повсюду втроем. Сами с ними разберемся.
— Выходит, ты меня до гроба в деревне приморил? — испугался Борька.
— Ну, это загнул! Конечно, все по ситуевине. Но ты глянь на себя. Сможешь выдержать разборку, даже легкую трамбовку от крутых? Ведь сквозь тебя азбуку учить можно! Куда такому на кулаки переть? — рассмеялся отчим.
— А меня уже тыздили много раз, — шмыгнув носом, признался Борька. И продолжил: — Когда пообещали вконец урыть, пришлось у тебя бабки стянуть. Они на другой раз еще больше стали требовать. Не только у меня… Тем пацанам даже стыздить было не у кого. Им совсем плохо пришлось. Калеки теперь.
— Вот это отмудохали! Пацанят затрамбовали?
— Нет. Им хуже отмочили. Конвейер устроили и втроем петушили. Они так кричали, что я не выдержал, стал просить за них, чтоб отпустили. А крутые по соплям съездили и велели смотреть молча, пригрозив, если завтра не принесу деньги, меня тоже натянут. Только не трое, а пятеро…
Герасим мигом побелел. Он уже не лежал, сел в дверном проеме, свесив ноги наружу, закурил. Дрожали руки. В глазах злые искры мельтешили.
— Выходит, тебя тоже хотели оприходовать?
— Я у тебя второй раз деньги стыздил. Отдал им, а их не хватило. Сказали, коль не верну завтра — опетушат и уроют. Я испугался. Юрка, какого они втроем тянули, сам повесился в сарае. Андрей в больнице. Кровью истекал весь.
А Сережка вовсе калека. У него ничего не держится в заднице, прямиком в штаны, вместе с кишкой. Он боится сказать, от чего такое случилось. Крутые пообещали, что, если он вякнет хоть слово, живьем на погосте уроют. Им это запросто.
