— Ты в доме один дышишь? — перебил Матрос.
— С матерью. Завтра еще сеструха прикатит. С пацанами.
— Тьфу, черт! Непруха! Хотели у тебя примориться — на хазе…
— Лягаши тут же накроют. Чуть не каждый вечер возникают. И средь бела дня. Шмонают все углы, — отказал Филин.
— Ладно. Не дергайся. Не нарисуемся. Сыщем себе кайфовую берлогу. Переждать надо. Легавые весь кислород перекрыли. Не удалось смыться. Чуть не влипли.
Филин испуганно оглянулся на шорох за спиной. Горностай пронырнул почти у ног, прошелестев сухими листьями, тут же скрылся в кустах.
— Неполохал падлюка? — рассмеялся Матрос и добавил: — Заруби себе, покуда дышишь, о нас ни звуком, ни бздехом. Иначе и на погосте лярву надыбаю. И клешню не высовывай. Меченый ты! Эту картинку лягаши, как маму родную, знают. Коль носишь ее, до смерти не отвяжутся от тебя. А и нам ни до кого. Выждать надо. Уж тогда тряхнем весь север…
Филин слушал его вполуха. Заканчивал ремонт качалки. И не заметил, когда и куда исчез законник. На полуслове пропал.
«Видно, недоброе почуял. А может, кенты дали знать, чтоб уходил. Один он не рискнул бы объявиться белым днем. Понятно, стерегли Матроса. Тоже мне, набивался ко мне домой со всеми фартовыми. Кенты выискались. Не успел увидеть, в горло вцепился! А я его у себя прими. Нашел дурного! Хорошо, что выпутался! Отвязался от прокуратуры! А чего это мне стоило? Два месяца под страхом жил. За что? Все на халяву! И теперь с оглядкой дыши, чуть что — накроют мигом. Легавые и фартовые. Э-эх, и на кой черт все они сдались? Жил я без них, не зная горя. Так надо было приключения найти. Да еще татуировка эта. Чем ее снять теперь? И надо ж было, угораздило меня уговорить по бухой Матроса», — сокрушается Филин.
Ирина тоже не забыла о ней. И, увидев на руке Филина, запомнила каждую черту, штрих, цвет. И вечером, вернувшись с работы, спросила о ней отца:
— Нарисуй.
Когда Кравцов глянул через плечо дочери, сказал:
— Татуировку эту ставили фартовые. Но, коли лучи солнца, да и сама наколка — перевернуты, человек тот — не вор. Но в чести, в фаворе у законников.
— Как это — наколка перевернута? — не поняла Ирина.
— Сама смотри. У воров лучи солнца идут к пальцам. А здесь куда? К запястью? То есть наколка перевернута. Обычно ее ставят на плече, как клеймо для избранных. Чтоб милиции в глаза не бросалась.
— Выходит, чтоб подтвердить свое, придя в «малину», вору раздеться надо? А если обстановка не та?
— Ради безопасности и воры нынче осторожнее стали,
— перебил дочь Кравцов и, вглядевшись в рисунок, продолжил: — Человек этот — не сидел. В тюрьме не был. Нет на солнце ни одной точки. Обычно все годы, отбытые в зоне, на солнце имеются, как горькие отметины. У иных солнца и не видно. Все в отметинах. Они, эти точки, меж собой в тучу сливаются. А у этого — чистый диск. Зонами не мечен.
Ирина усадила отца за стол, сама рядом присела. Слушала внимательно, не пропуская ни одного слова. Знала, в татуировках никто, кроме ее отца, в прокуратуре не разбирался. Все считали, что наколки не могут помочь в деле, рассказать о человеке, Ирина так не думала. Много раз убеждалась в обратном.
— А зачем ему ее поставили? — спросила отца.
— Что он тебе на этот вопрос ответил?
— Сказал — по пьянке случилось. Сам попросил законников.
— Одной просьбы тут явно маловато. Фартовые на него свои виды имели. И зажгли на нем фонарь. Наколкой. Знак всем ворам — не трогать! Свой! В случае беды — поможет! Или послужит прикрытием. Таких воры берегут. А милиция — на заметке держит, — говорил Кравцов. — Имеет в себе необычное качество, нужное ворам. Видишь, солнце встает не из-за двух гор, как обычно в этих татуировках, а из-за трех. И эта — третья, штрихом выделена. Она — особый знак.
— Он ночью хорошо видит. В темноте газету может прочесть. Поразительно. Но я сама в том убедилась, — подтвердила Ирина.
— «Малине» он обязан чем-то. По-видимому, жизнью. Солнечный диск выколот не ровным, а зубчатым кругом. А значит, у смерти его отняли воры. За то спасенье — он их должник! И фартовые его жизнью могут распоряжаться, как содержимым своего кармана.
Ирина насторожилась.
— Он у фартовых недавно. В закон не принят, — говорил Кравцов.
— Законник он. Его приняли перед тем, как послали выручать Таксиста, — не согласилась Ирина.
— А я говорю — не фартовый! Мало того, что сама наколка кверху ногами сделана, у гор, вернее, у подножья, морской полоски нет. Или ты ее забыла нарисовать.
— Я все в точности, как на руке!
— Тогда не спорь! — прервал Кравцов дочь и рассказал, как впервые, увидев Лешего, всю его биографию читал по наколкам. Леший, услышав столь подробный рассказ о себе, божился, как выйдет на волю, из меченой шкуры выскочит, — рассмеялся следователь.
— А что у него? — поинтересовалась дочь.
— Ты сначала о Филине дослушай. Он, знай это, воровскую клятву дал.
— Объясни, — не поняла Ирина.
— Это обычай, ритуал такой, когда берут в «малину», этот человек на собственной крови клянется соблюдать все писаные и негласные законы фартовых. Их много. Но главные — не выдавать, помогать ворам во всем безропотно. Ни шкуры, ни головы не жалеть ради фартовых. И, естественно, кто нарушит эту клятву, того в живых не оставляют.
— Но он не фартовый. Зачем же клятва?
— Он свой в «малине». Хоть пока и не в законе. Его и не думали в закон принимать. Видно, возраст у него серьезный. Учить поздно. А необученного в дела не берут. Коль в делах не был, фартовые не примут в закон. Остается при «малине», как консультант, помощник. Что-то среднее между законником и шпаной.
— Но его приняли. Сам признался.
— Э-э, нет. Тогда был предпринят психологический ход. Его применяют в особых случаях. Когда кто-то один может сработать за «малину». Его наделяют полномочиями законника лишь на требуемое время. Чем рисковать всеми, лучше подставить одного.
— А какая разница — законник он или нет? Кому и зачем нужен был маскарад? — не понимала Ирина отца.
— Фартовые были уверены, что Таксист сбежит. Ему и более сложное удавалось. И не сбежал в этот раз лишь по случайности. «Малина» Лешего знала, сбежав с эксперимента, Таксист обязательно постарается узнать, кто помог ему — пахану — удрать на волю. И не приведись, узнал бы, что вытащил его обычный, как они говорят, фрайер, даже не вор. Законники считают, что такие дела должны и умеют проворачивать только фартовые. Таксист Лешему, за унижение своего достоинства пахана, мог голову свернуть вместо благодарности.
— А если бы увидел наколку, перевернутую, на руке у Филина?
— «Малине» Лешего, думаю, места было б мало. Потому срочно в закон приняли. У себя, в «малине». Перед тем, как послать к Таксисту Филина. Хотя могли и убить
