Ашот забрасывал землей кусты. Но и земля горела. Ногам нестерпимо жарко. Сапоги накалились. Руки будто срослись с черенком лопаты. Скорее! Вот рядом ель упала. В ней дупло. Белка у ног крутилась. Бельчат спасти не смогла — сгорели. Малы. Не научились бегать. А матери каково? Хоть и зверек, а своих детей тоже жаль. Родились для смерти. Но кто же знал? Кто предвидеть мог? Сунулась белка в дупло. Поняла. Крутнулась. И, с горя не углядев, метнулась на соседнюю ель. Вместе с деревом вспыхнула. Вместе с ним и умерла.
— Сюда! Сюда! — кричит кто-то.
Ашот оглянулся, в пелене дыма не сразу заметил тракторы, бульдозеры: те плечом к плечу рванулись на огонь, на кусты и деревья. Подминая и утюжа все. Живое и сгоревшее — под одну гребенку. Что дерево — человека бы не задеть! Дым тайгу ночною сделал. Олень за кочкой стоял. Не знал, куда бежать. Впереди пламя, позади — люди, по бокам тракторы, сверху дым, снизу — жар. Вот и растерялся. Кто-то из геологов свистнул. И олень, зажмурив глаза, прыгнул напролом. Туда, откуда свежим воздухом пахнуло. Там спасение.
— Вперед!
И снова, рыкнув моторами, пошли тракторы на тайгу. Вон какую дорогу проутюжили! Через нее огонь не перекинется. А этот участок? Снявши голову — по волосам не плачут.
Мужчины затаптывали огонь.
— Осторожно! — кто-то с силой дернул Ашота за рукав. Едва на ногах устоял. А рядом в ту же секунду береза повалилась. Мгновение. Не успей отскочить — и все. Оглянулся — кто отдернул? Но человека уже нет. Вокруг черные тени. Попробуй узнай, кто из них помог в эту минуту. Никто не придал тому значения. Некогда. Никто не ждал благодарности и не нуждался в ней.
Который теперь час? Да какая разница. С пожара не уйти, покуда не погасят. А пот бежал, заливая глаза, спину, кажется, до самых пяток.
Ашот разжал ладонь. Больно. Глянул — кровавые пузыри на ладонях вспухли. Давно не работал, отвык. Он вытер ладонью лицо. Оно все в грязных полосах, копоти. Не беда. Здесь теперь все похожи друг на друга.
— Давай слева заходи! — перекрикивая шум огня, кричал какой-то тракторист, прокопченный чернее трактора.
— Да уйди ты с дороги! Чего рот разинул? — услышал Ашот.
Он отскочил в сторону. Трактор резко рванулся вперед. Ашот споткнулся обо что-то мягкое. Лисья нора. Лисята не успели окрепнуть. Сумели выползти. И теперь задыхались. Им некому помочь. Мать в дыму потеряла дом. Кто теперь их выведет? Ашот схватил лисят за загривки. Пятеро. Перенес туда, где огонь им не страшен.
— Ты что? Зверей спасаешь? Тут люди с ног сбились! Ишь, добренький!
Ашот вгляделся: Олег из отряда Терехиной. Конечно, он. Хотел подойти, но тот, узнав главного геолога, поспешил скрыться в дыму.
«Ну, подожди, гад!» — подумал Ашот. И, отложив окончательный разговор с Олегом до конца пожара, снова взялся за лопату.
Когда над тайгою опустились сумерки, пожар потерял силу Но люди не уходили отдыхать. То там, то здесь в зареве огня шевелились фигуры. Слышались голоса. Люди не хотели спать. Лишь женщины готовили ужин на только что отнятой у огня поляне.
Ашот сел перекурить. Руки, ноги ныли от усталости. В глазах резь от дыма. На зубах скрипело. Душил кашель.
Кто-то подошел. Заглянул через плечо. Отошел тихо. А вскоре за спиной шаги послышались.
— Иди поешь, Ашот.
Это была Нина. Он послушно встал, безвольно подошел. Взял миску из чьих-то рук. Ел. А ложка падала. Глаза слипались.
— Пошли спать. В палатку. Запасной спальник имею. — Его кто-то взял за плечо. Ашот оглянулся — Терехин. — Пошли. Клизму потом вставишь. Сейчас иди. Там и без тебя справятся. На убыль пошло. Ну, вставай. Хоть и не по душе тебе моя компания, да ничего не поделаешь. Стерпишь. До утра. А там разбежимся.
Ашот подошел к палатке.
— Вот вода. Умойся. Дай солью. Ну, нагнись. Рубашку лучше сними. Вот так. Держи мыло. Быстрее.
Содрав с Ашота сапоги, помог влезть в спальный мешок. Сам рядом сел.
— От чего пожар начался? — едва шевелил губами Ашот.
— Это что? Допрос?
— Вопрос.
— От взрыва. На торфе. Там загорелось. Мы проглядели. Ночью началось. Кто ж знал? Огонь вглубь пошел. Сами еле живы выскочили. По карте там не указан торф. Вот и попали в переделку, — вздохнул Юрий.
— Опять. Нина? У нее?
— Да, — устало отмахнулся Терехин.
— Эх-х, и надоело же мне. Только и знай — все беды с ее отряда начинаются. Теперь попробуй докажи, что не виноваты!.
— Лесничество почвенные карты дало. На них и ориентировались. Им поверили, — чертыхался Терехин.
— Когда их карты получили?
— В начале года.
— А свои имели? — У Ашота пропал сон.
— Имели. Обычные. О почвах в них — ни слова.
— Значит, лесничество неверные карты дало?
— Они только поверхностный слой обозначили. А мы работали с глубоких шурфов. На почвы внимания не обратили. Как нарочно! Да и взрыв делали вечером. Много ли увидишь? — махнул рукой Юрий.
— Значит, есть шансы? — повеселел Ашот.
— Не очень. Лесник говорил о торфе. Да и этот, ученый. Подорожник. Часа два с Нинкой ругался. Мол, нельзя здесь взрыв делать. Тоже о торфе говорил. О больших залежах. Тетрадку совал. Она не поверила им. Карты же на руках. Ну и…
— Только этого нам теперь недостает, — сплюнул Ашот.
— Дело сделано. Тут уж кого винить? Мы поверили данным. Лабораторным. Почвоведческим. Официальным. Оказалось — липа. Они на глубине сорок сантиметров дали. А шурф — на семьдесят. На том и беда.
— Кляузами закормят, — сморщился Ашот.
— Теперь не миновать, — согласился Терехин.
— Как думаешь, ущерб большой?
— Лучше не спрашивай. Участок, ясно, почти весь в гарь пойдет. А что из нас сделают за это, даже предположить трудно, — вздохнул Юрий. — До сих пор только половину зарплаты получаю. За загубленный лес рассчитываюсь.
— Акимыч — тот не только лес подсчитывает, но и каждую птаху. Хорошо, если б хоть нефтью площадь себя окупила. Тогда б забыли. А если ничего не даст — не сносить головы, — подтвердил Ашот. — Еще от того, леспромхозовского акта опомниться не можем…
— А сколько сейчас у бурильщиков на забое? — оживился Терехин.
— Полторы тысячи метров. Еще девятьсот.
— Эх, хоть бы не водичка. Тогда…
— Тогда еще пять номеров будут ставить.
Терехин потер руки:
— Чаю хочешь? Принесу. По старой памяти.
— Давай. А то дыма наглотался. Не продохнуть.
Они пили чай, обжигая руки и губы. Торопились. Чай снимал усталость, прогонял сон.
— Как дед Василий? Здоров? — спросил Ашот.
