Разозлилась однажды рысь на филина за это, цапнула лапой по морде, тот заухал, клеваться стал. Кузя не стерпела. Кто виноват, что у филина одни крылья остались? Остальные перья Кузя выщипала. Филин их в дупле потом с месяц отращивал. Стыдясь голиком в тайгу вылетать, долго голодал, покуда снова оперился.
Кузя не любила соседей. Не терпела никого ни над собой, ни под собой. Все, что ей удавалось добыть, она ни с кем не делила.
С наступлением осени мех у Кузи стал плотным, теплым. Первые зубы постепенно сменились. На их месте выросли крепкие острые клыки, которые едва помещались в пасти.
Как-то подойдя к таежному зеркалу — стоялой дождевой лужице, — увидела рысь свое отражение.
Теперь она уже не была беспомощным котенком. Гибкая, ловкая, Кузя, казалось, была самой тайгой собрана из солнечных лучиков. Только по
бокам мордочки и на бороде росла белая шерсть. Остальное отливало золотисто-рыжим. Рыжими были и глаза, и хвост. Черными оставались кисточки на ушах, усы и когти. Кузя понравилась себе. И, выгнув спину, она бегала вокруг зеркала, часто заглядывая в него.
Сегодня у нее был удачный день. Подкараулила куропатку. А потом поймала суслика и двух хорьков проглотила. Они пытались силою с нею померяться. Вздумали царапаться, кусаться, даже вонь подпустили. Но рысь этим не отпугнешь. И, прокусив горло одному, нагнала второго, бросилась на загривок. Добыча и пискнуть не успела.
Хорьки были молодыми, первогодками, но уже сбивались в пары. У них началась неизвестная Кузе пора любви. Она уловила этот запас взыгравшей плоти. Но не пожалела, съела хорьков.
Запах плоти своих жертв Кузя чувствовала особо. Отличать его от прочих стала совсем недавно. И только недели две назад она заинтересовалась запахами самцов.
Поначалу она не задумывалась, почему зайцы, удирая от лис либо от нее, чуя погоню «на хвосте», вдруг мочились на ходу.
Кузя, чуя такое, злилась, чихала от резкой вони и, конечно, думала, что случается это с косыми от страха. Будто хотят ушастые довести охотника до тошноты, не зная того, что у голодного никакой вонью аппетит не отобьешь. Но вот лисы, как ни странно, иногда прекращали погоню за косым.
«А может, перед концом свой участок метит, дурной? Или зайчатам место своей погибели указывает?» — размышляла Кузя. Но недавно поняла, что вовсе не глупы зайцы. Просто, убегая от врага, мочатся на траву и мох, выделяя с мочой свое семя, которое и притягивает резким запахом лис и рысей.
Знающие толк в этом оставляли погоню, слизывали с травы и мха заячью хитрость, чтобы уже завтра, обновленными, появиться в своих норах. Ведь не только зайцами кормятся лисы и рыси.
Зайчихам такого умения не дано. Зато, убегая от смерти, задними лапами орудуют так сильно, что в морду догоняющего летят комья земли, мох, труха. Попадают в глаза. Многие зайчихи спасли этим свои шкуры.
Запах плоти вскоре перестал казаться Кузе вонью. Рысь еще не поняла, что она взрослеет. Что в ней теперь менялось все. Не только зубы и мех. Изменился даже голос. Из тонкого, плаксивого он стал протяжным, как песня. А уж когда Кузя была сыта и дождь не лил ей на голову и спину, она пела почти по-кошачьи нежно, с переливами.
Правда, такое случалось редко. Кузя и не знала, что эта песня родилась в ней не случайно, а от того, что съела она зайца вместе с плотью. Или хорька, гулявшего в глухомани тайги со своей подругой.
Кузя не знала, почему ей вдруг захотелось общения. Она тщательно следила за шерстью и вместо охоты мечтательно смотрела в глубь тайги, в редеющие кроны деревьев.
Рысь стала замечать, что многие в тайге живут парами. Хотя бы те же медведи. И даже лисы теперь загоняют добычу вдвоем.
А тот, что куст на голове носит, тоже не один по тайге бродит. Соболи и куницы, горностаи и бурундуки, даже колючие ежи и те теперь бегают по тайге парами.
Кузя одиноко стыла в своем дупле. Она уже большая и красивая рысь. Да, она уже научилась тосковать в одиночестве. Но молча. Не выдавая себя ни одним мускулом. Но умела и рычать. Да так, что кровь в жилах стыла у тех, кто слышал ее голос.
Кузя уже не настораживалась, не поднимала на загривке шерсть дыбом при виде рысей. Она даже дупла и лежки свои перестала метить. Но и не кидалась навстречу единокровным. Не мела, не дергала хвостом призывно. Не звала.
Она наблюдала за сородичами издалека. Близко к ней то ли не решались, то ли не хотели подходить.
Завидев Кузю, втягивали носом ее запах, обнюхивали следы, смотрели на нее подолгу и… уходили прочь.
Кузя с тоской смотрела им вслед.
«Ну почему?» — недоумевала рысь.
Многого не знала она о тайге тогда. Ведь то, что только зарождалось в ней, другим рысям было хорошо знакомо.
Просто не пришло еще время свадеб, время рысьих песен. Его нельзя опережать никому.
Настала пора знакомств. Но и это делалось по-особому, не с наскока, не вдруг. Рыси никогда не торопились найти себе пару.
Подолгу присматриваются они друг к другу из-за густых ветвей и хвойных лап. Стараются зайти с подветренной стороны, чтобы приглянувшаяся рысь не заметила.
Котами считают рысей-самцов. И не случайно. Не за одной кошкой подглядывают они по осени. Две, а то и три на примете имеют. Для каждой свой подход, свою песню знают. И наблюдают неспроста.
Откликнется ли эта на его призывный крик? Взметнется ли вместе с ним на дерево? Да и захочет ли знакомиться? Даст ли обнюхать себя? Захочет ли его признать? Пойдет ли в его дупло или на лежку?
Много всяких сомнений возникает.
Не на всякий призывный крик торопятся рыси. Сначала слушают, как зовет, какую из них. Бывало, кошка шла к другому. Голос или запах кота оттолкнул. Случалось, старостью пренебрегали или молодостью, неопытностью.
За каждую малейшую оплошку получают коты трепку от рысей. Иной после взбучки до следующей зимы на кошек не смотрит, не может отчихаться.
Кузя не знала тогда всех сложностей отношений. И, увидев, что и в этот раз, оглядев ее, ушел сородич, решила забыться с досады в охоте.
Рысь пересекла полянку и оказалась перед распадком. Глухой и темный, он разрезал сопки глубоко, словно врагов. Кузя даже не решилась бежать дальше. Дикость распадка остановила. Она услышала звук тяжелых шагов.
Вспрыгнув на ель, Кузя притаилась. К распадку, тыча друг друга носами в бока, словно подзадоривая, шли медведи. Вдвоем. Опять парой. Хотя Кузе еще было неведомым понятие «семья», она с любопытством смотрела, как медведь облизывал морду медведицы, нюхал ее со всех сторон.
Вот он подвел матуху к распадку. Сам пошел напролом.
«Зачем он потащил ее в бурелом? Все бока обдерет себе эта толстуха, — подглядывала Кузя за косолапыми, не допуская даже мысли вспугнуть их. — Почему они прячутся?» — тянула шею рысь, не выпуская медведей из виду.
