— А ты чего суешься наперед батьки? Чего кричишь? Меня не пугай своей нефтью. Которой и нету еще. Я и не таких начальников видел. Ишь, прыщ научный! Знаю, что не для гулянья вы тут. Иначе денег бы вам не платили. Но всякое дело надо по разуму делать. А не одним днем жить. Сами про города говорите. А в них тоже люди жить будут. Им что — не нужна тайга? А вы их спросите. Может, они умней вас. И знают, что лес — голова всему. С него жизнь начинается. Не все ж такие неудельные, как вы.
— Ну, об этом — не тебе судить!
— Почему же? В тайгу два шага сделать по-людски не умеете. С головой. С пользой. Потому и живете непутево. Вот на столе у вас варенье магазинное. А нет бы самим в тайге ягод насобирать. Ведь полным-полно. Всякой. Пропадает, гниет. А вам лень. Деньги лишние завелись? Зазря вам по столько платят. Иль грибы! Тоже с магазина. А в тайге их целая пропасть. Не умеете солить, так насушили б. Всю зиму детей бы радовали! Я — мужик одинокий, а и то полна кладовка всяких припасов. Вы ж на стол кильку ставите в банках. В своей же реке, прямо под носом — кета да горбуша идет. Нерка. Лови! Соли! Копти! Всем хватит. А то вот недавно ко мне один из ваших прибегал. Дай, говорит, дед, таблеток. От поноса. Измучился весь. Я ему и отвечаю: мол, век таблеток не знал, а хворь твою сейчас вылечу. Дал ему ложку черемухи, и оклемался мужик. А ведь в тайге у меня той черемухи — сады целые. Почему не наготовили? Чтоб всем было. Вон лук сушеный с материка привозят вам. А в тайге дикого полно. Черемши — сколько угодно. Да только не до того вам. Не видите, что еда у вас под ногами растет. Тайга завсегда кормилицей была. Но к добрым. Не к вам. Авось, выпрошу у начальства, чтоб вместо вас других прислали. У кого глаза не только деньги видят. Вы ведь не из-за нефти тут торчите, а из-за заработка. И нефть вам эта нужна не больше, чем бурундуку пиджак!
За столами дружно засмеялись:
— Ну и дед!
— Оратор!
— А что смеетесь! Неверно сказал? Так я докажу это где хотите. Нынче вам говорю, а завтра и дальше пойду. К властям. Там люди пограмотнее вас. Поймут, что к чему.
— Это ты им насчет кильки говорить будешь? Так то нам на руку. Скажут, значит, хорошо работают, что даже рыбу себе ловить некогда. А и грибы не имеем времени собирать, — съязвил кто-то из геологов.
— Это богатство мы тебе оставляем, — добавил другой.
— Бабы, какие без дела на базе сидят, могли бы и им заняться. Вам же в пользу. А жаловаться стану не за грибы и ягоды. За другое, — пригрозил он.
— За медведя, что ль?
— Так он у тебя нерегистрированный. Потому отвечать за него некому!
— Наоборот, похвалят, что потенциальную опасность убрали. Зверь и задрать мог… — перебивая друг друга, пытались геологи сбить с толку лесника.
— На месте медведя мог оказаться человек! — повысил голос лесник.
— Тайга — не парк культуры и отдыха. И даже не лес. Ни грибников, ни туристов на этом участке не бывает. Перед взрывами даются сигнальные предупреждения. Опасная зона обнесена флажками. Геологи все это знают. Ты — тоже. Значит, людям эти взрывы не грозят опасностью. А за зверей, которых вы приравнили к человеку, мы ответственности не несем. Для них особых мер предупреждения об опасности не существует. Их инстинкт самосохранения гонит от шума, от присутствия человека. А блажь иметь прирученного медведя, лишенного этого инстинкта, никакими инструкциями не предусмотрена. Здесь не зоопарк. А мы не специалисты по ошейникам. Жалуйся кому угодно, только оконфузишься, — рассмеялся главный геолог базы.
— Красиво, складно брешешь. Да только не выйдет по- твоему. Оберегал я вас от каждого зверя на участке, приучил их уважать человеков. И вы не можете пожаловаться, что на моем участке какой-то зверь принес урон вашему здоровью или грозил жизни. Не было такого. Но не думал я, что мне вас от самих себя остерегать придется. Медведь — он и есть медведь. Это мое горе, не ваше. Только вижу я, что и к людям у тебя сердце зачерствелое. — Лесник вплотную подошел к главному геологу базы и обращался уже только к нему: — Вот ты меня, старого, осмеял. А ведь про то, будто нет опасности людям, — брешешь. Потому что боишься слов моих. Ведь тебе, ежели что, наперед других отвечать придется. Ты говоришь, что опасное место флажками обносите. А кто их в темноте в тайге видит? А сигналы, едучи на тракторе, завсегда услышишь? А сколько я трактористов уберег от беды, тебе ведомо? Когда они ехали на профиль с будками, полными людей, мимо шурфов! Кто их предупредил? Ты, что ль, суслячья морда? Иль и это моя блажь? Так у меня все эти случаи записаны. И числа, и месяцы. Все имеется. А люди! Вот они! Сами не откажутся. Тебя выгораживать не станут. И молчи! — нахлобучил Акимыч шапку.
— Ладно, спасибо тебе за доброе твое. Что помогал. Но многим ты и неприятности доставил. Давай забудем. Мирно жить надо. Без вражды и оскорблений. Без кляуз друг на друга. — Терехин заметно нервничал.
— А я не милостыни пришел у вас просить. И не мириться. Бояться мне некого. А и корить себя не дозволю. Неприятности, говоришь? У меня их от вас столько, что на душе черно… Не впрок я нас на ум, на добро наставлял. Ну да что теперь. Видно, никогда мы не поймем друг друга. Разуменье разное.
Лесник тяжело прошел к двери. Рванул ее на себя. И исчез в морозном облаке, ворвавшемся в столовую.
Вскоре геологи услышали, как визгнули лыжи под окнами. Был старик — и нет его. Он ушел так же внезапно, как и появился. Вот только настроение праздничное за столом исчезло. Словно убежало вслед за лесником в непролазную тайгу. Пойди верни его теперь!
Лица геологов помрачнели. Каждый свое вспомнил. В чем-то лесник прав. Очень прав. И хотя горе на душе у старика — за них, виновников его, беды опасается. И молчат геологи. Покуда был тут лесник, не соглашались, спорили. А нет его — и доказывать нечего. Себе не соврешь. Скучное это занятие, себе врать.
А лесник тем временем был уже далеко от геологов. От базы. Он шел не торопясь. Свой участок для лесника как свой дом. Только большой. А человек в нем такой маленький! И сердце у него слабое. Бьется, кричит, волнуется. А зачем? Но ведь хозяин он здесь. Как же иначе? Пусть не ахти какой, но все ж. И свое начальство верит ему. Не зря же. Вот только эти…
Лесник вышел на поляну. Здесь луна светила ровно, гладко. Он сел, окорячив пенек ногами. Отряхнул снег с лыж. Усталым кузнечиком сгорбился. Закурил. На душе пусто до звона.
— Эх, разбойники, туды вашу!
Ругался лесник вполголоса и озирался. Не подслушало б таежное зверье. Вот потеха, с чего это Акимыч на старости лет, да еще в тайге чернословить вздумал! Спьяну, что ли? Или одурел? Сколько прожито и пережито, лишь седин да морщин прибавлялось. Но плохие слова не говорил. «Да разве выдержишь? Нельзя же эдак! Совсем нахалами быть. Ведь вот не только зверя не щадят. Ладно ж. Всажу я вам перцу, будете знать», — ворчал старик.
Белая-белая, старая, седая тайга дремала вокруг. Будто слушала своего хозяина. Дрожали от
холода молодые деревца. Лишь луна смеялась. Смотрела на Никодима веселой бабой. И подмаргивала: мол, нечего печалиться. Я тоже одна. А ничего, живу и радуюсь. И никто мое сердце не потревожит. Далеко я от вас. Вот и ты не горюй. Живи, покуда жив.
