Тишина тайги… Она каждому зверю — колыбель и радость. Когда не тревожат лес чужие голоса, он живет.
Странные люди: когда они приходят сюда, то восторгаются пеньем птиц, видом деревьев, запахами трав и цветов.
О! Если бы знали они, что не песни, а тревогу кричат птицы при их появлении, предупреждая все живое о чужаках.
Никогда не запоет птица, если горло душит страх за себя и обитателей леса. Поет она лишь на радости, но этих песен никогда не слышал человек.
Деревья тайги и те отворачивались от лиц человеческих, травы и цветы в землю вжимались: пахли страхом, недоверием — чужой пришел. От него добра не жди. Спасайся кто как и где может.
Кузя знала это и считалась лишь с Акимычем.
Боялась ли его? Пожалуй, нет. Ведь в любую минуту могла уйти от него и не откликнуться. Но даже медведь поверил старику. А уж эти — осторожны. Их недоверчивость известна всем. Но даже он, едва убежав от человека-врага, пошел за человеком-другом, единственным, кого уважал, с кем считался лес.
Кузя считала деда своей собственностью, а может, и больше того, потому и помогала старику.
Да, когда-то она решила, что человек — не ее добыча. Но ведь человек охотился на рысей и убил котенка. Не отомстить за это Кузя не могла.
Другие рыси тоже неспроста сводили с людьми счеты — за обиды и горе, за все, что отняли, на что посягали люди. Зверь понимал, за что он бывал наказан тайгой. Человек никогда не чувствовал себя виновным перед лесом. Он считал его своим, как и всю его живность, хотя никогда, никого не понимал и не берег.
Кузя смотрела на просыпающуюся тайгу. Над ней занимается робкое утро. Меркнут на небе звезды — рысьи глаза, похудел, побледнел олений рог — месяц. Желтая, как рысий глаз, кромка неба уже коснулась спящих верхушек тайги. Будит бережно, как капризного, но дорогого рысенка.
Вот сверкнул первый луч солнца из-под уходящей мглы, рысьей радостью загорелся. Осветив лес, он заиграл множеством блесток на снегу. Деревья стали распрямляться, стряхнули лишние комья снега с лап и веток, проснулись птахи.
Первой поздоровалась с утром сорока, охрипшая от ночного холода. Сойки затрещали на рябине. Гроздью мороженой ягоды харчатся. К ним кроншпиль подлетел. Не посмотрели, что мужик, загалдели, закричали: мол, свои желудки пустые, а тут еще этот обжора заявился.
Синичка, желтую грудку почистив, схватила забытую медведем ягоду кишмиша, долбит миленьким клювом, посвистывает на радостях — в пузе теплинка завелась, значит, жить можно.
А там — зайчиха к березе навострилась. Кору поглодать, зубы почистить да погреться. Бежит, торопится, уши на спину заложила.
Ее Кузя пока не трогает — беременная косая. Пусть родит. Жратва и завтра не только самой, а и рысятам понадобится.
Давно эта зайчиха на Кузином участке живет. Много раз могла рысь сожрать ее. Но зайчиха умная. Сразу в нору ныряла. Но что это, чего она кричит? Кто ее поймал?
Кузя привстала. Лиса. Опять промышляет здесь. Сколько раз гоняла ее рысь со своего участка. Разрешила жить лишь на болоте. Огневка нет-нет да и появлялась опять здесь.
Кузя схватила рыжую за морду. Нос лисы в пасть Кузи попал. Той дышать нечем. Лисья шерсть щекочет глотку. Кузя глянула: зайчиха жива, вон ее хвост в нору юркнул. Ну, держись, рыжуха! За воровство всех наказывают в тайге.
Кузя провела лапой по боку, потом по морде. Брюхо не тронула, губить не хотела. Только проучить, чтоб до весны зализываться хватило.
Шерсть лисы из-под когтей клочьями летит. Орет рыжуха. Тявкает по-собачьи. Пугает. Кузе смешно. С такой мордой, спиной и боками лиса спокойно может в селе появиться, никто на нее не позарится и догонять не станет.
Правда, и дружка себе не сыщет теперь. Не перед кем будет шубой хвалиться. А чтоб за версту от нее добыча разбегалась по лесу, помочилась Кузька на лису. Та от досады снег кусает. Ладно добычу упустила, исцарапана и ободрана, будто от деревенской собачьей своры вырвалась — этим еще и гордиться можно. Но вот запах рысьей мочи из шерсти и до весны не выветрится. Ходить теперь голодной весь остаток зимы. А за что? За зайчиху? Так и сама не съела! Уж хоть бы потроха отдала, не обидно было б. Теперь хоть сдохни, кроме как на мышей, рассчитывать не на что. А до них докопайся! Сугробы с ночи коркой льда покрываются. А днем, когда мороз отпустит, никто не мышкует.
И, поджав хвост, убежала лиса на свой участок — к болоту. Хоть и холодно и пусто там, зато рысей нет…
Щелкала белка в сосне: сухой подосиновик грызет. Утру радуется, солнцу.
Тепло идет. Пусть до настоящего еще далеко. Но все ж день заметно прибавился. Летом и до полуночи в тайгу человек придет. Зато зимою, едва за полдень и — заказана в лес дорога людям. Тьма мешает.
Потому любят рыси зиму.
Недаром, видно, лесник считал, что зиму любят серьезные сильные звери, чей характер сродни зиме. Для рысей эта пора — лучшая в жизни.
Нет хлопот, нет забот, сплошной праздник снега и ночи. Праздник холода и страсти, праздник зимней тропы.
Многие в тайге ждали весну. Кузя знала: она не за горами. Вон снег на хвойной лапе подтаял — маленькая сосулька внизу появилась — первая слеза, первая смешинка весны. Ее все птицы прилетали смотреть. Скоро взмоют они в небо, синее-синее, запоют о любви, ее птицам солнце дарит.
Кузя вылизывала живот. У ее соседок рысята уже появились. Скоро и Кузин черед настанет порадовать тайгу. Вон как рысята в животе бес- покоятся, тоже весну чуют. Нельзя им запаздывать. Слабых да маленьких всяк норовит обидеть.
Рысь видела, как ранние рысята относятся к соседским запоздалым. Сызмальства норовят тем внушить страх. Кусают, отнимают добычу. А потом исподтишка начинают метить их участки своими пометами и мочой.
Хорошо, когда мать вовремя спохватится, пронюхает чужие метки, прогонит соседских малышей. Случалось, опаздывала, и тогда подросшие малыши становились для нее серьезной угрозой. Обижали припозднившихся, прогоняли с участка.
Знала Кузя, от своего дружка слышала, вот о таком же случае, когда взрослую рысь с поздними рысятами едва не порвали соседи. Но тут кот вмешался, отстоял. Защитил свою семью.
Нет, он не случайно оказался рядом. Отец поздних рысят не уходит далеко от семьи, и, хотя вместе не живет, промышляет и держится неподалеку, в пределах слуха.
Своих поздних рысят коты защищают свирепо, не считаясь с тем, кто обидчик — взрослый или малыш. Рысят-соседей насмерть не задирают, но память от встречи остается у тех надолго.
Случалось, уносили рысят сова иль филин. Но месть рано иль поздно настигала их.
Зная гнев котов, даже медведи не трогали и не пугали на своем участке рысят. Понимали: заблудились малыши. Взрослые их отыщут по запаху. И едва повзрослеют, уже не придут малыши к медведю, который знает, что и его пескунов, заблудись они в тайге, не обидят звери, помня расправу над рысями.
