— Слушай, пацан! Да ты в рубашке родился! — говорили Никите, но он не верил:
— Свою б не потерять! Не то та, в какой родился, давно саваном бы стала…
— Эй, Никитка! Глянь! Бабы! Вишь! За грибами идут в тайгу! Вольные! Подзажать бы теперь какую-нибудь курочку! Догони! Ты самый молодой! Уломай и для нас! — шутили зэки.
— Бабу? Да пошли они все! Чтоб я хоть к одной подошел! — всплывало в памяти губастое, отечное, злое лицо Торшихи. А в ушах словно звон: «К расстрелу его! Нечего по земле гадам ползать! Уничтожьте контру!»
Он вернулся в деревню поздней ночью. Приехал, никого не предупредив заранее. Мать, выглянув в окно, в страхе задернула занавески. Не узнала. Сына забрали из дома еще подростком. Да, была седина на висках. Тут же — вся голова белая. Не подросток, уже мужик с лицом урки, в дом просится. Что от него ждать? Ведь и вступиться некому…
— Мама! Открой! — кричит со двора человек хриплым голосом.
«Нет! На Никитку не похож! Да и упредил бы загодя. Кто ж в дом ночью ломится? Только бандюги! Оно хоть и красть нечего, душу вынут!» — оглядевшись, пошла к печке.
— Мама! Это я! Никита! Отвори! Сжалься! — колотился на почти колымском сорокаградусном морозе. Она впустила его не сразу. Приоткрыла двери и, оглядев с ног до головы, сказала удивленно:
— Мальчонкой забрали. Когда мужиком успел сделаться? Вона как всего обнесло. Голова белая, морда серая. Видать, не сладко пришлось в тюрьме? Я ж и не признала враз. Ну проходи, коль воротился.
Никита снял сапоги и куртку. Сел у окна к столу. Закурил. Холодность матери обидела.
«Отвыкла от меня. Намучилась», — пытался оправдать мать. Та присела напротив.
— Надолго ль воротился в этот раз? — спросила сухо.
— Насовсем!
— А как же с Дуняшкой поладишь? Она с мужиком и дитенком со мной живут. Не дают сдохнуть. Кормят, одевают. Я внучонка гляжу, держу дом. Где тебя определить и не ведаю. Разве вот на печке, на лежанке спать станешь?
— Где ж сама Дунька? Что не покажется? Иль заспалась?
— Нынче у свекрови ночуют. Утром объявятся! Им же на работу враз. Завтра вечером все обговорите.
— Расскажи, как жили без меня? Где все младшие? Куда подевались?
— Все путевые, окромя тебя! В городе учатся. Кто в школе, другие в училищах, техникумах. Дуняшка и та теперь акушерка. При деле. И мужик у ней грамотный — заведует коровником, свиньями. Ветврач!
— А племяннику сколько исполнилось?
— Второй год ему. Уже на своих ногах. Бегом носится, не удержишь.
— Чего же не написали мне, что Дуняшка замуж вышла?
— А уж и не думали, что живой воротишься.
— Это почему?
— Ну чему удивляться? Ты с зоны в зону прыгал. Там, серед тюремщиков шутейно можно шею сломать.
— Эх, мать! Выходит, никто меня тут не ждал.
— А чего скулишь? Ждут путних. А мы с тебя сколько сраму набрались? На всю деревню прослыли душегубами, злодеями. Сколько слез пролито. Дети от позору с дома разбежались. Все ты — со своим озорством.
— Неужель, по-твоему, простить стоило Торшиху, смолчать ей?
— Мы ж молчали! Все эти годы. И вишь, тихо, все живы и здоровы, целы, — упрекнула мать.
— Как у мыши в жопе жили все годы! Хоть темно и вонюче, зато тихо. Пусть даже в морду плюют, можно вытереться и дышать под хвостом дальше! А то, что имя отца, всей нашей семьи какая-то свинуха в грязь втаптывает, на это наплевать?
— Бог — судья каждому! Видать, лучшего мы не достойные. А Торшиху не моги базлать, коли в доме при семье жить надумал. Она нынче депутатка! Во все в начальство вылезла! Ее даже в Москву на выставку возили!
— Зачем? Такую уродищу! Людей пугать? — изумился Никита.
— Яблоки и груши, какие вырастили, возили напоказ. Она при них была, — вздохнув, мать стала накрывать на стол.
Картошку с капустой, огурцы и помидоры, сало и грибы поставила перед сыном.
— Ешь, этого у нас хватает. Все простецкое, свое. Да ведь в тюрьме, поди-ко, и того не видал? А жил бы тихо, тож семью имел. И детей! Имя говоришь? Нам сколько ни старайся, Торшиху не переплюнуть. У ней горло шире бочки! Его всей деревней не заткнуть. И председатель у ней на поводу. Что скажет ему, то он сделает. Понял?
У Никиты враз кусок поперек горла встал. Закашлялся на весь дом:
— Ну, коль так, не смогу тут! — тряхнул упрямой головой. И сразу расхотелось есть. Он полез на лежанку, решив обдумать, как жить дальше. Но усталость взяла свое и вскоре он уснул.
Никита не слышал, как пришла сестра. Она, ахнув от удивления, лишь оглядела брата наспех и заторопилась с мужем на работу.
Проснулся Никита после обеда. Нарубил дров, наносил воды, подмел во дворе, поиграл с племянником. Ему очень не хотелось возвращаться в дом. Но сумерки вынудили. А вскоре вернулись сестра с мужем.
Дуняшка, увидев сынишку на коленях у брата, спешно взяла его, отправила к матери, строго запретив высовываться на кухню.
— Ты чего это? — удивился Никита.
— Иль забыл, откуда приехал, где столько лет отбывал? Чему ребенка научишь? Кем он вырастет рядом с тобой?
— Вот оно что! Выходит, я прокаженный?
— Ты даже хуже! А что? Сам не понимаешь? Ну скажи, зачем сюда вернулся? Мы только начали на ноги становиться, и тебя черт принес! Снова жди беды! — заплакала сестра. Зять даже знакомиться не захотел. Не поздоровался, не подал руки.
— Дунька! Ты всегда была дурой! Такой родилась. Недаром тебя отец не любил! Ну, да это теперь навсегда! — отвернулся от сестры, глянул на мать и спросил:
— Ну, а ты что скажешь?
— Я опрежь все высказала. Добавки нету.
Никита спешно оделся. Взял чемодан, с каким вернулся из зоны, решил уйти к дядьке — брату отца в соседнее село. До него путь не близок. Да и примут ли там? Вон, кровные выгоняют! Он шагнул за дверь, не прощаясь и не оглядываясь.
Лишь после полуночи постучал в едва освещенное окно. Ему открыли, даже не спросив, кто такой и что нужно.
Егор мигом узнал племянника:
— Входи! Чего топчешься? — пропустил в дом вперед себя и, войдя следом, поздравил:
— С возвращением тебя, Никита!
— Примешь, дядя Егор? Свои выставили. Стыдно им за меня. Даже дух перевести не дали.
— Коль среди ночи объявился, не с добра! Выходит, достали! Да ну их на хрен! Они культурные, грамотные все! А мы работяги! Давай располагайся. Пусть у нас все по-деревенски, зато от души!
— А где семья ваша?
— Какая? Я уж третий год один живу! Сын, как пошел в армию, так там и остался. Семью завел. А баб я троих сменил. Всех повыгонял на хрен.
