Никита чуть не помчался впереди автобуса. В деревню приехал ночью. И, не передохнув, начал собираться.
— Тебе ж расчет надо получить, трудовую книжку! Без нее не возьмут на новом месте! Да и справишься ли? — тормозил Егор.
— Расчет ты получишь. А трудовую завтра с утра возьму! — никак не мог успокоиться Никита.
— С матерью попрощайся!
— Зачем? Скажешь ей при случае. Может, даже обрадуется, что исчезну с глаз!
— Тебя нынче Лилька искала! — вспомнил Егор.
— Поздно. Ушел поезд. Отгорело. Три месяца сидел в изоляторе до суда. Никто, кроме тебя, не навестил. А значит, в беде никому не нужен. Зато и в радости попутчики не требуются, — уложил все вещи в чемодан и только хотел перекурить, стук в окно услышал. И голос девичий — неуверенный, срывающийся:
— Никит! Выйди, поговорить надо!
Он сразу понял, кто зовет, сунул пачку сигарет в карман, вышел не спеша. Со скамьи перед окном послышалось тихое:
— Поздравляю!
— А я и не сомневался, — ответил спокойно.
— Может, прогуляемся к реке?
— Некогда! Я уезжаю!
— Куда?! — ахнула девушка удивленно.
— Далеко и надолго. Сюда уже никогда не вернусь. Постараюсь все забыть!
— И меня?
— Даже самого себя! Дурак был, что сюда приехал. Не стоило. Гиблое место, чужие люди, живут без тепла в душе и сердце!
— Я тебя всегда помнила…
— Вприглядку! Если б хоть раз навестила, мы б с тобой поговорили. А ты, как все — не ждала, лишь выжидала. И, если получил бы срок, на утро имя мое заспала б. Все вы одинаковы! Прав Егор! Никому я не нужен. И мне — тоже. Никто не застрял ни в сердце, ни в памяти. Как приехал, так и уезжаю налегке. Даже писать некому, кроме Егора. И приветы мои никому не нужны.
— Никит! Останься! — повернула к нему печальное лицо.
— Э-э! Нет! Меня на эту удочку не поймать! Да и кто я тебе? Посмешище! Игрушка! Какую иногда можно вытащить из пыли и осчастливить вниманьем? Но я не болен тобой! Ищи другого! С чистым паспортом, без особых отметок! И не важно, какая у него душа, лишь бы ты умела командовать им. А я — не тот.
— Напиши мне! И если позовешь, приеду к тебе, хоть на край света…
— Не жди! Я никогда не врал. Никому. Был день, когда ты мне понравилась. Если бы тогда сказала нынешние слова, жизнь, может, и повернулась бы иначе. Ну, а теперь зачем поджигать сугроб зимой? Он все равно не загорится.
— А может, все ж оттает?
— Если б рядом была весна! Не обижайся! Кому-то, может, станешь подарком судьбы, но не моею песней… Да и хватит мне ошибаться! К чему снегам цветы? Они не приживутся на морозе. Забудь меня, даже если и впрямь я что-то значил для тебя, — встал со скамьи и, тихо скрипнув дверью, быстро вошел в дом.
Егор все слышал через открытую форточку и мысленно не раз похвалил Никиту.
На следующее утро тот вскочил чуть свет. Едва увидел председателя, бросился к нему со всех ног. Старик помчался наутек, забыв о возрасте. Он хорошо помнил приговор. Помнил свою вину. Никак не мог предположить истинной причины Никиткиной погони и удирал от него шкодливым пацаном, задрав штаны. Боялся, что, нагнав, Никитка непременно надерет ему при всех уши. А суд даст за это обидчику не больше пятнадцати суток. Зато над ним самим все колхозники до самой смерти смеяться будут.
— Да погоди! Куда ты? Не смывайся! Стой! Я тебя целый час жду! — кричал Никита.
Председатель, услышав последнее, вовсе на чей-то стог влетел.
— Заявление подпиши! Уезжаю! Насовсем от вас! Слышь? Не зверь я! Отпустите мою душу! Не могу с вами в одной стае! — взмолился Никита.
— Уезжаешь? Ты от нас? Всерьез? — свалился изумленным комом и, не веря глазам, надел очки. Прочел заявление еще раз. Только после этого продохнул. Отряхнулся. И вспомнил, что он как никак председатель колхоза.
— Ну что ж мы тут стоим? Пошли в кабинет. Такие вопросы решаются в правлении! — покатился толстым шариком впереди Никиты и, войдя в правление, позвал бухгалтера:
— Подготовьте расчет к вечеру! Увольняется тракторист от нас. Уезжает. Ждать ему некогда. Смотрите не задерживайте. Приказ я сейчас подготовлю.
— Расчет выдайте Егору. А мне трудовую книжку отдайте на руки.
— Нельзя без приказа. Все к вечеру будет готово. Твой самолет без тебя не уйдет. А и мне зачем неприятности? Мы с тобой расстанемся хорошо. Все свое сполна получишь. Вместе с трудовой.
Вечером и впрямь Никита получил на руки и деньги, и трудовую книжку. Он не слушал, что говорил председатель. Тут же схватил чемодан и, словно волк-одиночка от расправы рассвирепевшей стаи, помчался по дороге — к магистрали.
Ему уже не пришлось услышать, как колхозники откровенно потешались над председателем:
— Не трогай меня, Никитка! Я хоть и на стоге, а при должностных обязанностях состою! — верещал конюх, копируя начальство.
— А то как вытащу партбилет! Попробуй тогда повтори вслух, кто я есть! Свое имя позабудешь! Не отойдешь от стога, тещу позову! Она не только со мной, а и с тобой управится! — хохотал шофер.
Одному Егору было не до смеха. Он в одиночку сидел у окна, хмурый и злой. Его единственный, самый дорогой на свете человек был вынужден сбежать из дома и деревни — от людей. Они не просто не признали. Затравили, отняв у Никитки веру в добро.
«Думал, душой согреешься возле меня. Ан хуже замерз и набедовался. Втройне обидно, что серед своих. Прости, что мы перестали быть людьми и живем зверьем, цепляясь друг другу в горло. Чужие порой щадят, стыдятся. Своим такого не дано. Знают, где бить больней. Оттого бегут дети из семей. И живут поодиночке, средь чужих, — холодно, сиротливо. Но там, случается, оставляют шанс на жизнь. Свои его не подарят».
Никита прилетел в Сургут на следующий день. Вскоре, как и обещали, его взяли дизелистом на буровую.
— Давай, Никита, следи за движком, как за собственным… мотором! Держи его здоровым. Чтоб не подвел. Если вышка даст нефть, получим премию. А это хорошие деньги. Я сюда из Казани приехал неспроста. У нас в Татарии все, что можно, уже открыли, разведали, освоили. Тут еще полно работы. На нашу жизнь хватит. Лишь бы здоровье не дало осечку. Вот и ты, работай по-человечьи. И в обиде не останешься! — говорил Никите мастер буровой Александр Ярулин.
На попечение Никите дали мощный двигатель. Он запускал в работу всю буровую вышку вместе с ротором, гидроциклоном, освещением и брал на себя еще и работу каротажной станции, насосной, лаборатории.
После восьми часов работы включался другой двигатель, потом третий, четвертый.
Никита, присмотревшись к работе буровой, уже не терял времени даром. Пока двигатель остывал, Никита помогал мужикам на буровой площадке. Мыл инструмент, площадку и мостки, готовил глинистый раствор. Люди понемногу привыкали к молчаливому трудяге. Ценили в нем трезвость, сдержанность, чистоплотность.