Ведяев, несмотря ни на что, блестяще защитил диплом. Его громко и пышно поздравляли однокурсники и преподаватели, семья. Когда Анатолий, отметив событие, решил ускользнуть из дома, отец попридержал его за локоть. Обняв сына за плечо, как когда-то в детстве, увел в свою комнату для разговора, но, усадив напротив себя, заговорил неожиданно холодным тоном:
— Остановись вовремя! Ты уже не студент. Через три дня начинается совсем иная жизнь. Ты становишься ревизором. Не стажером, а полноценным работником контрольно-ревизионного управления. Теперь — шутки в сторону! Пока учился, тебе позволялось многое. Ты мог хоть на ушах стоять. Нынче все забыто! Всякие легкомысленные связи — по боку. Запомни, твое имя должно быть чистым до идеального. Чтобы никто во всем городе не посмел плюнуть или засмеяться вслед, что тебя видели в кустах с какой-то швалью.
Помни, многих моих коллег на том засыпали. Особенно часто проделывали это те, кто подвергался нашим ревизиям. Они буквально подсылали к нам женщин, навязывали угощенья, чтобы скомпрометировать ревизоров, подвергнуть сомнению результаты их работы. Много бед и неприятностей пережито. К сожалению, не все смогли устоять против дармового роскошного застолья или какой-нибудь голоногой милашки. А расплатились именем, должностью, авторитетом, и причем навсегда!
Ревизором принимают на работу только один раз. Увольняют — тоже! У нас нет скидок на молодость. У нас не прощают. Ревизор должен быть непорочен, как дитя, чист, как первый снег, прозрачен, как хрусталь. Иное — не приемлемо. Если тебя наши требования не устраивают или ты сомневаешься в своих силах, скажи это сейчас, пока не поздно. Хотя ты мой сын, я не позволю тебе порочить наше имя. Ты пойдешь работать куда угодно, но не ревизором! У нас нет слабостей и похоти. Решай это теперь! Сейчас! И, дав слово, помни, ты обязан держать его до конца жизни! Я — твой отец! Потому за твои ошибки спросится и с меня. Я дал тебе время для веселья. Теперь оно кончилось…
Анатолий раздумывал недолго… Он отказался от свидания и пошел на работу под начало отца.
Среди ревизоров управления лишь двое парней были его ровесниками. Остальные много старше. Были и женщины. Глядя на большинство из них, не верилось, что когда-то они были детьми, а потом и юными, нежными созданьями, способными любить, отвечать взаимностью на чьи-то чувства, рожать детей. Он тосковал по своим друзьям, временным подружкам, считал свою работу каторжной.
Но однажды они всем управлением выехали в лес на пикник, подальше от людей, от чужих глаз. Анатолий долго отказывался от этой поездки. Признался отцу, что ему на работе осточертели постные физиономии коллег, а убивать с ними еще и выходной он вовсе не намерен. Отец тогда рассмеялся и велел сыну побыстрее собраться.
Каково же было изумление парня, когда он увидел своих коллег в спортивных костюмах, в обычных футболках и домашних штанах. Женщины — в цветастых ситцевых кофтах переговаривались, смеясь, шутили. Они быстро накрыли стол прямо на лужайке. Все словно запамятовали отчества друг друга, отбросили привычный тон, стали очень понятными, теплыми и сердечными. В глазах искры смеха. С губ — частушки и песни. Откуда-то появилась гитара. На ней умели играть многие…
Эти, совсем взрослые, пожилые люди беззаботно веселились и походили на детей, удравших в лес от строгих родителей и взыскательного, придирчивого окружения. Полнотелая Римма Николаевна в обтягивающем трико и простой короткой кофте отплясывала твист с сухим, как сучок, Иваном Сергеевичем. Тот забыл о возрасте, крутился на одной ноге вокруг партнерши, светился улыбкой. Кто поверил бы, что этим людям далеко за пятьдесят. Анатолий поневоле вспомнил своих сверстников. В сравнении с сегодняшними коллегами скорее они походили на стариков. Вот отец — достал магнитолу, и теперь его не узнать. Крутится вихрем в пляске с тощей, как метла, Раисой Фадеевной. А какие частушки поют! Толик хохотал до боли в животе.
Ему тоже не дали засидеться. Сорвали с места, втянули в общий круг. Он танцевал и пел. Он снова сидел у костра. На плече рука коллеги — Александры Юрьевны. У нее синие-синие глаза, самая добрая на свете улыбка. Видно, она была лучшей девушкой в городе. Ее и теперь зовут Сашенькой. Женщина тихо рассказала Анатолию свою историю:
— Двадцать семь лет прошло с тех пор. Я мечтала об авиации. Уж и не знаю, с чего эта блажь влезла в голову. сколько сил и времени угробила, чтобы добиться своего, но меня не взяли. И тогда я стала парашютисткой. Клуб такой был в городе. Вот и решила своего добиться. Но не в лоб, а с тыла мечту ухватить за крыло. Хотела набрать побольше прыжков. Это открыло бы путь в училище.
Но на двадцать седьмом — не раскрылся парашют. И я целый год провалялась в гипсе. Вся в переломах. Может, оттого поумнела и решила забыть о небе. Оно меня не признало и не приняло. Скинуло задницей на землю. Да так, что я целый год самостоятельно в туалет сходить не могла. В собственной глупости убеждаешься всегда запоздало.
Еще в гипсе стала готовиться к поступлению в финансово-экономический. И почему сразу туда не пошла? Но это сожаление возникло позже. И ты не кисни среди нас! На работе нам нельзя быть иными. Ограничен круг друзей. Но когда появляется возможность малейшей отдушины, мы снова становимся самими собой, обычными людьми. И ты скоро перестанешь жалеть, что работаешь с нами…
Анатолий смотрел на отца и мать, не узнавая, восторгаясь ими. Они, как расшалившиеся дети, веселились без удержу. Дома на праздниках они были много сдержанней. Здесь и его растормошили. Он танцевал со всеми подряд, пел, плясал до пота.
Уехали они в город, когда на небе уже зажглись яркие звезды. Анатолий жалел, что нынешний день оказался самым коротким.
Насколько легче и проще стало работать ему теперь. Анатолий уже иначе воспринимал коллег, привык к ним и понял каждого. Потом пришло уважение и доверие. Он убедился в надежности, неподдельной честности всех, кто работал рядом с ним, и старался. Может, потому, после смерти отца, именно его назначили главным ревизором управления.
Анатолия ничуть не удивляло, что среди его коллег много одиноких и бездетных людей. Те, кто имели семьи, далеко не все были довольны жизнью, жаловались на непонимание близких, жадность, эгоистичность детей. И признавались, что душою отдыхают на работе. Никто не интересовался, почему он не обзаведется семьей. Все сознавали, как нелегко найти ему подходящую партию.
Сказать, что Ведяев совсем не имел женщин, было бы ложью. Он неплохо приспособился. Когда получил отдельную квартиру, познакомился с соседкой-одиночкой, жившей на одной с ним лестничной площадке. Она работала в секретном отделе связи. Жила без мужа. Развелась с ним, едва родив сына. Женщина убирала в его квартире, стирала. Если возникало обоюдное желание, они делили постель. Анатолий Васильевич платил ей, и соседка была довольна. Она больше, чем он, остерегалась всяких разговоров, слухов и сплетен, боясь огласки их отношений. Такое положение устраивало обоих. Ведяев даже не думал о семье. Он был доволен своей жизнью и менять в ней что-либо не собирался.
Так шли годы. Но время не стояло на месте. В стране начались перемены. Не обошли они и управление. На смену опытным практикам, проработавшим многие десятки лет, стали проталкивать молодых людей — только-только получивших дипломы, но со связями, нужными знакомыми. Никого не интересовало, что этим оболтусам требовалось еще три-четыре года практического обучения, а без него их нельзя было и близко допускать к ревизиям. Молодые умели работать с компьютером, но никак не хотели подчиняться общим правилам и требованиям. Из-за этого нередко возникали споры, недоразумения, неприятности. Ему звонили высокопоставленные отцы молодых коллег, требуя, чтобы Анатолий Алексеевич прекратил придирки к их чадам, не то он об этом пожалеет…
