Спенс кивнул.
– Если – подчеркиваю, если – публикация в «Санди компэниэн»
– верный след, тогда преступник, вероятнее всего, в семье Уэтерби, – сделал он
вывод.
– Именно. Единственный другой человек в Бродхинни, который
мог бы оказаться Евой Кейн, – это миссис Апуорд. Но есть два обстоятельства,
которые заставляют усомниться, что убийца миссис Макгинти – это миссис Апуорд,
она же Ева Кейн. Во-первых, у нее артрит, и почти все время она проводит в
кресле-каталке…
– В романе, – не без горечи заметил Спенс, – кресло-каталка
вполне могло оказаться липой, а в подлинной жизни, думаю, все точно, как в
аптеке.
– Во-вторых, – продолжал Пуаро, – миссис Апуорд показалась мне
человеком категоричным и волевым, склонным действовать скорее силой, нежели
увещеваниями, а с обликом нашей молоденькой Евы это не стыкуется. С другой
стороны, характеры, конечно же, меняются, и самоуверенность часто приходит с
возрастом.
– Тут вы правы, – признал Спенс. – Итак, миссис Апуорд? Не
исключено, но маловероятно. Теперь другие линии. Джейнис Кортленд?
– Думаю, от этой кандидатуры можно отказаться. В Бродхинни
нет никого подходящего возраста.
– А вдруг кто-то из женщин помоложе – это Джейнис Кортленд,
которая хорошо сохранилась? Простите, это легкая шутка.
– Трем женщинам тридцать с небольшим: Дейдри Хендерсон, жене
доктора Рендела и миссис Ив Карпентер. По возрасту любая из них вполне может
быть Лили Гэмбол или дочерью Евы Кейн.
– А реально?
Пуаро вздохнул.
– Дочь Евы Кейн может быть высокой или невысокой, блондинкой
или брюнеткой – как она выглядит, мы не знаем. О Дейдри Хендерсон в этой связи
мы уже говорили. Теперь две другие дамы. Прежде всего вот что: миссис Рендел
чего-то боится.
– Боится вас?
– Полагаю, что да.
– Что ж, это важно, – задумчиво произнес Спенс. – Отсюда
следует, что миссис Рендел может быть Лили Гэмбол либо дочерью Евы Кейн. Она
блондинка или брюнетка?
– Блондинка.
– Лили Гэмбол была светловолосой девочкой.
– Но миссис Карпентер тоже светловолосая. Эта дама
пользуется исключительно дорогой косметикой. Красивая она или нет, но глаза у
нее необыкновенные. Очаровательные, широко распахнутые синие глаза.
– Послушайте, Пуаро… – Спенс осуждающе покачал головой.
– Знаете, как она выглядела, когда выбежала из комнаты,
чтобы кликнуть мужа? Мне вспомнился прелестный трепыхающийся мотылек. Она
вытянула руки вперед, будто слепая, задела что-то из мебели.
Спенс снисходительно посмотрел на него.
– Вы просто романтик, месье Пуаро, – сказал он. – С вашими
трепыхающимися мотыльками и широко распахнутыми синими глазами.
– Вовсе нет, – возразил Пуаро. – Мой друг Гастингс, тот был
сентиментальным романтиком, я же – никогда. Я до крайности практичен. И скажу
вот что: если девушку делают красивой ее прелестные глаза, будь она десять раз
близорукая, она нипочем не будет носить очки и научится двигаться на ощупь,
даже если очертания затуманены, а расстояние определить трудно.
И указательным пальцем он легонько постучал по фотографии
двенадцатилетней Лили Гэмбол – на ней были очки с сильными, уродующими лицо
линзами.
– Так вот что вы решили? Лили Гэмбол?
– Ничего я не решил, говорю лишь о вероятности. Когда миссис
Макгинти умерла, миссис Карпентер еще не была миссис Карпентер. Она была
молодой вдовой, муж погиб на войне, средств к существованию почти никаких, жила
в коттедже для сельскохозяйственных рабочих. И вот она обручилась с богатым
человеком из местных – человек этот стремится сделать политическую карьеру и
преисполнен чувства собственной значимости. Представьте себе, что Гай Карпентер
узнает: он собирается взять в жены, скажем, девушку из низших социальных слоев,
печально знаменитую тем, что в детстве она стукнула родную тетку тесаком по
голове, либо дочь Крейга, одного из самых отвратительных преступников века,
справедливо занявшего место в комнате ужасов в музее восковых фигур, – тут
впору задать вопрос: а пойдет ли он на это? Вы скажете: если он ее любит,
пойдет! Но что он за человек? Как я понимаю – эгоистичный, честолюбивый, очень
дорожит своей репутацией. Думаю, если молодая миссис Селкирк, каковой она тогда
была, жаждала заполучить его в мужья, она страстно жаждала и другого – чтобы до
ушей ее жениха не дошел никакой порочащий ее слух.
– Так вы считаете, что это она?
– Еще раз повторяю, дорогой, – не знаю. Я лишь рассуждаю
вслух. Миссис Карпентер отнеслась ко мне настороженно, явно чего-то испугалась,
встревожилась.
– Да, это подозрительно.
– Так-то оно так, но все это очень запутанно. Однажды я
остановился у друзей в сельской местности, и они отправились поохотиться.
Знаете, как это происходит? Один идет с собаками и с ружьями, собаки поднимают
дичь, она вылетает из кустов, а те уже на стреме – ба-бах! Вот и у нас с вами
то же самое. Только мы, может статься, поднимем не одну птицу, в кустах
прячутся и другие. Другие, до которых нам, скорее всего, нет никакого дела. Но
ведь сами птицы этого не знают. А нам, мой друг, нужна только одна птичка, и
тут нам ошибиться никак нельзя. Вполне вероятно, что миссис Карпентер, когда
вдовствовала, совершила какой-то неблагоразумный поступок. Неблагоразумный, и
только. Но все равно ей не хочется, чтобы о нем знали. Ведь не без причины же
она мне первым делом заявила, что миссис Макгинти – врунья!
Старший инспектор Спенс потер переносицу.
– Давайте внесем ясность, Пуаро. Что вы в действительности
думаете?
– Что я думаю – это не имеет никакого значения. Я должен
знать. А пока что наши собаки только забежали в кусты.
Спенс пробормотал:
– Нам бы напасть на что-то определенное. Что-то
по-настоящему подозрительное. А пока все это теория, да еще притянутая за уши.
И версия ваша больно хлипкая, я уже говорил. Неужели из-за этого кто-то и
вправду мог решиться на убийство?
– Всякое бывает, – сказал Пуаро. – Могут существовать
какие-то семейные обстоятельства, нам с вами неизвестные. Но жажда не утратить
положение в обществе очень сильна. В Бродхинни живут не художники, не богема.
Тут живут очень милые люди. Так сказала работница местной почты. А милые люди
жаждут таковыми оставаться. Скажем, годы счастливой семейной жизни, никто не
подозревает, что ты была одной из главных фигур в сенсационном деле об
убийстве, никто не подозревает, что твоя дочь – дочь мерзкого преступника,
прославившегося на всю страну. Что может сказать себе такая женщина? «Я скорее
умру, чем допущу, чтобы моему мужу это стало известно!» Или: «Я скорее умру,
чем допущу, чтобы моя дочь узнала правду о своем происхождении!» А потом,
пораскинув умом, она решит: а не лучше ли будет, если умрет миссис Макгинти…
