Миссис Оливер промолчала. Что касается сцен, пусть голова
болит у Робина Апуорда.
Робин метнул на нее взгляд, в котором читалось недовольство.
В то утро, охваченная новым настроением (такое с ней
случалось часто), миссис Оливер внезапно разочаровалась в своей прическе –
распущенные волосы надоели. Обмакнув щетку в воду, она прилепила седые завитки
ближе к черепу. Высокий лоб, массивные очки, суровый взор – она все больше
напоминала Робину его школьную учительницу, перед которой он трепетал все
отроческие годы. Он чувствовал, что ему все труднее обращаться к ней «дорогая»,
его передергивало даже от «Ариадны».
Тоном капризного ребенка он произнес:
– Знаете, что-то я сегодня не в форме. Может, вчерашний ужин
сказывается. Так что давайте оставим наши описания и подумаем об актерах. Если
бы удалось заполучить Дэниса Кэллори, о лучшем нечего и мечтать, но он сейчас
занят на съемках. А Джин Беллиус подошла бы нам на Ингрид – и она хочет сыграть
эту роль, это уже хорошо. И совершенно гениальная идея – пригласить Сесила на
роль Эрика. Поедем вечером на «Отщепенца»? Поглядите на Сесила и скажете мне,
что вы о нем думаете.
Миссис Оливер ухватилась за это предложение, и Робин пошел
звонить.
– Порядок, – доложил он, вернувшись. – Билеты будут.
4
Утро выдалось многообещающим, но посулы так и остались
посулами. Неизвестно откуда набежали тучи, день притих – вот-вот грянет дождь.
Пробираясь через густой кустарник к входной двери Хантерс-Клоуз, Пуаро подумал:
не хотел бы он жить в этой долине-впадине у подножия холма. Сам дом был сокрыт
за деревьями, ветвистый плющ пленил все садовые дорожки. Тут бы пройтись с
топором.
С топором? Или с сахароколкой?
Он нажал на звонок, не дождался ответа – позвонил еще раз.
Дверь открыла Дейдри Хендерсон. Она явно удивилась.
– О-о, – сказала она, – это вы.
– Можно зайти? Я хочу поговорить с вами.
– Я… да, что же, заходите.
Она провела его в небольшую полутемную гостиную, где он
однажды сидел в ожидании. На каминной полке он тотчас опознал старшего брата
небольшого кофейника, какой стоял у Морин. Его огромный искривленный хобот-клюв
в этой маленькой на западный манер комнатке словно был главным, намекал на
некую восточную свирепость.
– К сожалению, – извиняющимся тоном сказала Дейдри, – у нас
сегодня неприятности на домашнем фронте. Наша служанка, немецкая девушка, от
нас уходит. Прожила тут всего месяц. Похоже, она согласилась у нас работать,
потому что хотела сюда переехать – у нее в Англии жених. А теперь у них все
решилось, и сегодня она от нас съезжает.
Пуаро прищелкнул языком.
– Довольно бесцеремонно с ее стороны.
– Вы тоже так считаете, да? Отчим говорит, она просто не
имеет права. Может, и не имеет, но что тут поделаешь – она выходит замуж, а
дальше ей хоть трава не расти. Мы бы вообще ничего не знали – это я случайно
увидела, что она собирает свои вещи. А то просто ушла бы из дому, никому не
сказав и слова.
– Увы, в наше время бесцеремонность – вещь нередкая.
– Да, – уныло согласилась Дейдри. – Наверное.
Тыльной стороной ладони она потерла лоб.
– Я устала, – призналась она. – Очень устала.
– Понимаю, – учтиво произнес Пуаро. – Немудрено.
– Вы что-то хотели, месье Пуаро?
– Я хотел спросить у вас про сахарный молоток.
– Сахарный молоток? – Она непонимающе посмотрела на него.
– Такая медная штуковина, с птичкой, инкрустированная
голубыми, красными и зелеными камешками, – со всей тщательностью описал Пуаро.
– А-а, да, знаю.
Но никакого интереса или оживления в ее голосе не
послышалось.
– Верно ли, что раньше он был здесь?
– Да. Мама купила его на базаре в Багдаде. Мы его вместе с
другой утварью отнесли в дом священника на распродажу.
– «Приноси и покупай»?
– Да. Такие распродажи у нас бывают часто. Доход идет
церкви. Отдавать деньги просто так желающих все меньше, а избавиться от
ненужного старья вроде и не жалко. А кто-то его покупает.
– Значит, до Рождества этот молоток был здесь, в этом доме,
а потом вы отдали его для торгов «Приноси и покупай». Верно я говорю?
Дейдри нахмурилась.
– Отдали, только не под Рождество. До этого были другие
торги. В честь праздника урожая.
– Праздник урожая? Это когда же? В октябре? В сентябре?
– В конце сентября.
В комнатке воцарилась тишина. Пуаро смотрел на девушку, она
смотрела на него. Не лицо, а море в штиль – никаких всплесков, никакой ряби,
никакого волнения. Кроется там что-то или нет, за этой стеной вялости и апатии?
Может, и нет. Может, она и вправду просто устала…
Он спросил спокойно, но настойчиво:
– Вы уверены, что это были торги в честь праздника урожая? А
не под Рождество?
– Уверена.
Глаза ее не мигая смотрели на него. Эркюль Пуаро ждал. Ну,
дальше, дальше… Но того, чего он ждал, не последовало. Тогда, взяв официальную
ноту, он произнес:
– Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
Она проводила его до двери.
И вот он уже снова шел вниз по дороге.
Итак, два взаимоисключающих заявления. Одно с другим – ну
просто никак.
Кто же говорит правду? Морин Саммерхейз или Дейдри
Хендерсон?
Если сахароколка – орудие убийства, то вопрос этот
принципиальный. Праздник урожая отмечают в конце сентября. Рождество – известно
когда. А в промежутке, двадцать второго ноября, убили миссис Макгинти. И кому
же в это время принадлежала сахароколка?
Он отправился на почту. Миссис Толк, всегда готовая помочь,
и на этот раз оказалась на высоте. Да, она была на обоих торгах. И на всех
предыдущих. Там можно наткнуться на какую-нибудь симпатичную вещицу. Она,
кстати, помогала все раскладывать для продажи. Правда, почти ничего не
присылали заранее – люди приносили с собой, что хотели отдать, а заодно приценивались
к тому, что принесли другие.
Медный молоток, похожий на топорик, с цветными камешками и
птичкой? Нет, такого она не припомнит. Вещей, надо сказать, натащили множество,
была настоящая неразбериха, и многое выхватывали в ту же секунду. Впрочем,
погодите, что-то такое и вправду было… да, и поставили за пять шиллингов с
кофейником в придачу, кофейник-то был с дыркой, так что не попользуешься,
только как украшение. А вот когда было дело – этого она не помнит. Может, под
Рождество, а может, и раньше. Как-то не отложилось в памяти…
