– Да… да. Она приезжала туда по делу и заранее послала мне
открытку. Чтобы я ее встретил. Ума не приложу, зачем ей это понадобилось. Не
так уж близко мы были знакомы.
– Но вы с ней встретились?
– Да. Зачем обижать человека?
– И пошли с ней в кино? Или пообедать?
Джеймс Бентли был шокирован.
– Нет, что вы. Ничего такого не было. Мы… просто поговорили
на остановке, пока она ждала свой автобус.
– Несчастная девушка, наверное, получила массу удовольствия.
Джеймс Бентли резко бросил:
– У меня совсем не было денег. Вы об этом забываете. Совсем.
– Да, конечно. Ведь это было за несколько дней до убийства
миссис Макгинти?
Джеймс Бентли кивнул. Потом неожиданно добавил:
– Да, был понедельник. А ее убили в среду.
– Хочу спросить вас еще кое о чем, мистер Бентли. Миссис
Макгинти читала «Санди компэниэн»?
– Да, читала.
– А вы когда-нибудь эту газету открывали?
– Она мне иногда ее предлагала, но я почти всегда
отказывался. Моя мама такие газеты не признавала.
– Значит, последний перед ее убийством номер «Санди
компэниэн» вы не видели?
– Нет.
– И миссис Макгинти ничего вам о том номере не говорила, о
том, что в нем напечатано?
– Говорила, – неожиданно заявил Джеймс Бентли. – Можно
сказать, взахлеб.
– О-ля-ля! Говорила, да еще и взахлеб. Что же она говорила?
Только потолковее. Это важно.
– Ну, я теперь точно не помню. Там была статья про какое-то
старое дело об убийстве. Кажется, дело Крейга… а может, и не Крейга. Во всяком
случае, она сказала: кто-то, замешанный в том деле, сейчас живет в Бродхинни.
Она прямо захлебывалась. Я даже не понял, почему она так разволновалась.
– А она сказала, кто именно… живет в Бродхинни?
Джеймс Бентли неуверенно ответил:
– По-моему, это женщина, у которой сын пишет пьесы.
– Она назвала ее по фамилии?
– Нет… я… это ведь так давно было…
– Умоляю вас – сосредоточьтесь. Вы ведь хотите вернуться на
свободу?
– На свободу? – Бентли даже удивился.
– Да, на свободу.
– Я… ну да, конечно…
– Тогда вспоминайте! Что сказала миссис Макгинти?
– Ну… что-то вроде «вся из себя довольная да гордая. А
гордиться особенно и нечем, если все выйдет наружу». И что, мол, по фотографии
никогда не скажешь, что это она и есть. Ну, понятное дело, снимок-то совсем
старый.
– Но почему вы решили, что речь шла именно о миссис Апуорд?
– Даже не знаю… Откуда-то взялось такое впечатление. Перед
этим она говорила о миссис Апуорд… мне было неинтересно, я отвлекся… а потом…
вот сейчас пытаюсь вспомнить и не могу точно сказать, о ком шла речь. Миссис
Макгинти вообще была болтушкой.
Пуаро вздохнул. Потом сказал:
– Лично я считаю, что речь не шла о миссис Апуорд. Миссис
Макгинти имела в виду кого-то другого. Какая нелепость – попасть на виселицу
из-за того, что, разговаривая с людьми, ты был невнимателен… А миссис Макгинти
рассказывала вам о домах, где она работала, о своих домохозяйках?
– Вообще-то бывало… но спрашивать меня об этом – пустое
дело. Вы не хотите понять, месье Пуаро, что я в то время был занят собственной
жизнью, собственными проблемами. Я тогда был весь на нервах.
– На нервах! Сейчас у вас для этого гораздо больше причин!
Вспомните, говорила ли миссис Макгинти о миссис Карпентер – тогда она была
миссис Селкирк или о миссис Рендел.
– Карпентер? Это у которого новый дом на вершине холма и
шикарная машина? Он был обручен с миссис Селкирк… да, миссис Макгинти всегда
эту миссис Карпентер чихвостила. Не знаю почему. «Выскочка» – вот как она ее
называла. Что она этим хотела сказать, не знаю.
– А Ренделы?
– Он доктор, да? Про них она, кажется, ничего особенного не
говорила.
– А Уэтерби?
– Об этих помню. – Джеймс Бентли был явно доволен собой. –
«Все ей вынь да положь, вечно с какими-то дурацкими прихотями» – вот что она
говорила. А про него: «Никогда слова не дождешься, ни доброго, ни злого. – Он
помолчал. – Счастье в этом доме и не ночевало» – так она говорила.
Эркюль Пуаро поднял голову. На секунду в голове Джеймса
Бентли зазвучали нотки, каких Пуаро раньше не слышал. Бентли не просто послушно
повторял то, что диктовала ему память. На какой-то короткий миг его мозг вышел
из состояния апатии. Джеймс Бентли думал о Хантер-Клоуз, о жизни в этом доме, о
счастье, которое там и не ночевало. Джеймс Бентли думал, словно пробудившись от
тяжелого сна.
Пуаро мягко спросил:
– Вы их знаете? Мать? Отца? Дочь?
– Не очень. И то благодаря силихемтерьеру. Собака попала в
капкан. Хозяйка не могла ей помочь. Я ее вызволил.
В голосе Бентли опять прозвучали новые интонации. «Я ее
вызволил» – в этих словах пусть слабым отзвуком, но все-таки слышалась
гордость.
Пуаро вспомнил, что поведала ему миссис Оливер о своем
разговоре с Дейдри Хендерсон.
И негромко произнес:
– А с хозяйкой собаки вы говорили?
– Да. Она… рассказала мне, что ее мать очень страдает. Она
свою мать очень любит.
– А вы рассказали ей про вашу маму?
– Да, – просто ответил Джеймс Бентли.
Пуаро молчал. Он ждал.
– Жизнь – очень жестокая штука, – сказал Джеймс Бентли. – И
очень несправедливая. На долю некоторых совсем не достается счастья.
– Возможно, – уклончиво заметил Эркюль Пуаро.
– Не думаю, что она очень счастлива. Мисс Уэтерби.
– Хендерсон.
– Ах да. Она сказала, что у нее отчим.
– Дейдри Хендерсон, – сказал Пуаро. – Печальная Дейдри.
Красивое имя – только девушка некрасивая, если не ошибаюсь.
Джеймс Бентли вспыхнул.
– А мне, – произнес он, – она показалась довольно
симпатичной…
