— Очень много. По всему свету. И только тут, в Трудовом, впервые столкнулся с политическими условниками. Я поначалу даже не поверил. Ведь вашего брата от звонка до звонка в камерах держат. Иль на работах. Но таких, где ни одна живая душа не выдержит. Вас мало на волю выходило. И я еще вчера думал, что не зря политических так содержат. Не верил никому. Но вот Вася… Не сам по себе такой уродился. Правильным был. Без изъянов. Отец воспитал его. А и отца — к ногтю… Знать, осечка везде случается и кривизну дает. Выходит, не всех верно судят. Не всякая судьба правильно решается.
— Вы всю жизнь в охране? Иль были на войне? — спросил Илларион.
— Воевал. Под Сталинградом. Там контузия. Отправили в тыл. Сначала в Магадан…
— А как сюда попали?
— Сам попросился. Там в зоне несколько моих сослуживцев оказались. С кем вместе в те дни. Не смог я… Написал рапорт о переводе. Удовлетворили…
— А за что однополчан ваших осудили? — спросил Яков.
— Да за то, что мнение свое не скрыли. Сказали штабным, что победу нельзя считать победой с таким числом жертв, что людей беречь надо. Иначе, мол, и светлый день встретить станет некому. Нельзя ошибки стратегов и командиров человечьими жизнями затыкать. То не победа, где нет живого победителя. Их назвали вражьими агитаторами, трусами, шпионами. И в Магадан… Чтоб солдат не смущали. Не мешали б'воевать. Конечно, все это брехня. Не были они предателями. Все мы это знали. Но штабники всегда боялись думающих. Им нужны были те, кто выполнял приказ, не сомневаясь.
— Это верно, — вздохнул Илларион.
— Я в рапорте умолчал об истинной причине. Сослался на климат. Попросился на Сахалин. Знаю, останься я там — не сдержался бы. Значит, одним зэком стало бы больше, — умолк охранник.
В эту ночь ему не спалось. Сам не знал, с чего это он разоткровенничался, разговорился с условниками.
Едва прилег, перед глазами снова встали ребята, танковая бригада. Свой экипаж. С ними закончил ускоренные курсы танкистов на Урале. С ними принял первый танк. Его подбили во втором бою. И все же удалось тогда выскочить, повезло выжить, уцелеть. Не отползали, а бежали в полный рост от горящей машины. К своим. Снаряды рвались совсем рядом. Сыпались в окоп. Не глядя. И снова повезло. К своим попали. И в ту же секунду взорвался их танк. Кто-то поздравлял со вторым рождением. А штабники пригрозили — мол, после боя разберемся, как это вы машину загробили, а сами живы?
Но бой был проигран. И не только их танк взорвался в тот день. Не до обсуждений и разборок было. Всяк старался уцелеть. Может, потому и пронесло грозу. Да только было над чем тогда задуматься.
«Спать, спать», — уговаривал он себя.
Но сон не шел. И память снова возвращала, отбрасывала, словно взрывом, в те годы…
На войне, как в тюрьме, человек проверяется куда как быстрее, чем в обычной жизни.
Неделя в продрогшем танке. Без воды и еды. Выйти, выскочить — невозможно. Сознание мутилось. Смертельная усталость одолевала. Она была сильнее человека. Но бои не прекращались.
Бригада вымоталась. Одеревенели, проморозились руки, ноги. В таком состоянии не было сил радоваться победе иль пережить поражение. Хотелось одного — какой-то передышки. Ночь или день, никто не знал, сколько времени прошло с начала боя. И вдруг стрелок выскочил в люк. Куда, зачем, ничего не сказал. Исчез в черной завесе дыма, как испарился.
Впереди подбитый немецкий танк мертвой тушей осел.
И вдруг стрелок, откуда ни возьмись, сверху на головы сва- г лился. Через плечо сумки.
— Лопайте, братцы! Я у фрицев их отнял, харчишки эти! Им уже они не нужны. А нам — невмоготу. До своей кухни неизвестно когда доберемся…
В сумках консервы, галеты, шоколад, даже шнапс. И о куреве не забыл стрелок. Ожил экипаж. Подкрепились на ходу. Выпили по глотку за смелость человеческую и выручку. Не случись той минуты, может, и нынешнего дйя не было бы у старшего.
Он помнил тот день. Носил его в памяти, в сердце.
Но однажды на Колыме, вот уж не ожидал, встретил того стрелка. Имя его всегда помнил.
— Юрка! Ты почему здесь? — не поверил своим глазам.
Стрелок перекинул тачку золотой породы, оглянулся, увидел, хотел подойти, но его оттолкнул второй охранник:
— Куда прешься, скотина! Сачковать вздумал, тварь? Вот врежу, вмиг опомнишься! А ну, шмаляй по холодку! Бегом! — прикрикнул зло.
Юрка побежал, волоча за собой тачку, а охранник, став рядом, процедил сквозь зубы:
— Тебе, танкист, что, жить надоело? Здесь не только приятелей, родную мать нельзя узнавать, коли дышать хочешь. Усеки раз и навсегда. Считай, сегодня я ничего не видел. Но если еще раз повторишь, пеняй на себя.
Три дня молчал, терпел. А потом не выдержал. Передал Юрке хлеба, курева, пообещал придумать облегчение. Тот сказал, что не один. Весь экипаж загремел. За языки. Вскоре после контузии командира.
— Передай ребятам, завтра жратвы подкину. К начальнику схожу. Поговорю с ним. Попытаюсь убедить его.
— Не стоит. Он из штабных. Не поймет. Молчи. Как-нибудь перебьемся, — не поверил Юрка.
Идти к начальнику просить за зэков было небезопасно. И про- мучавшись всю ночь в сомнениях, он отказался от этой мысли.
«Самому бы уцелеть. А к ним на нары попаду, кому от того легче станет?» — убедил себя, а Юрке соврал, что похлопотал. Стыдно стало сказать правду.
С месяц поддерживал ребят. Приносил хлеб, курево, несколько картошек. Но кто-то из стукачей увидел. Заложил всех. И его…
Их взяли за бараком. Всех сразу. Обыскали. Продержали на земле, продрогшей от холода, до самого утра. А потом его вызвали к начальнику зоны. Одного.
Оставшихся, его экипаж, стала мордовать охрана. Взяла на сапоги свирепо. Словно врагов.
Начальник зоны тогда выслушал его молча. Не перебивая. Не орал и не грозил.
А он рассказывал о своем экипаже, не тая ничего. О боях, о выручке, надежности и смелости, которая не раз загородила от смерти его жизнь. Впервые все начистоту. Как фронтовик, видавший всякое и отбоявшийся всего, даже смерти.
— За что держаться в жизни, как не за своих, кому тогда верить? Я с ними самое трудное пережил. Они мне — как братья…
Начальник зоны побледнел. За край стола схватился цепкими пальцами:
— Стыдиться надо такого родства. Бежать от него на край света без оглядки! А ты еще защищаешь их? Ты знаешь, кто их судил и где? Так молчи! У нас не ошибаются! Да еще там! Мне следует сообщить о тебе! Но как фронтовика — передам в распоряжение управления. Пусть переведут в другое место. Я с тобой не смогу работать. Мотивируй свою просьбу здоровьем, климатом, как угодно. Но прошу не медлить, так лучше для всех….
«Спать, спать», — пытался уйти от воспоминаний старший охраны.
