В такие дни, когда он оставался один, к нему всегда приходил участковый. Вытащит из сумки ситный хлеб, пяток печеных картох, кусок рыбы.
— Ешь, мастер. Не брезгуй. Еда хозяина не имеет. Она для людей. От Бога…
Кузьма после таких слов за обе щеки уплетал. Давился слезами. Деревенские посадили. А участковый выжить помогает. Ну и политика! Все откосы кривые. Простому человеку в ней ни хрена не понять…
Когда Кузьма судорожно проглатывал последний кусок, Семен давал ему чай из термоса. А потом брались за дело.
Вот так и разговорились однажды про житье-бытье.
— Я когда на пенсию уйду, в деревню жить поеду. На домик денег накоплю. И тоже в печники подамся. Хорошее это дело. По душе оно мне, — говорил Дегтярев.
— Учись, Сема. Всякое дело — клад. Умелые руки и самого, и семью кормят. По мне, так любой мужик должен, окромя умной головы, умелые руки иметь. Тогда он — человек. Никаким ремеслом требовать нельзя. И до смерти работать надо, — говорил печник, втайне гордясь, что участковый у него ремеслу учится.
За зиму они привыкли друг к другу. И с печками управлялись споро.
Никто из работяг не смеялся над Кузьмой. А сам печник побаивался втайне, что вдруг о том фартовые прознают и обойдутся, как с Никитой.
Случай этот всем был памятен. Оттого и разделились условники по баракам. Не захотели работяги с фартовыми одну крышу над головой иметь. И, отремонтировав, обмазав, отмыв свои бараки, выгнали, выбили из них фартовых, забрав от них всех до единого работяг.
Фартовых к себе в бараки не пускали. И налог перестали давать. Воры били за это поодиночке тех, кто громче всех против них «хвоста поднял». Досталось и Кузьме. Хотя и он в долгу не остался. Участковому ничего не сказал. Но тот, завидев фингалы под глазами, продержал фартовых три дня на деляне без вывоза на ночь в Трудовое. Чтоб поостыли да приутихли малость. Причину не сказал им. Но молодые милиционеры, а их теперь в селе больше двух десятков было, глаз не спускали с фартовых днем и ночью.
Печник оглянулся на участкового
— Послушай, Кузьма, надо лесника нашего выручить, печку ему поставить. У тебя тут дел мало пока. В следующем доме через неделю дожить можно будет. А у Трофимыча в избе колотун. Тяги нет. Дымит печь. Старая уже, развалюха. Еще каторжники дожили. Выручи старика. Хороший человек, — просил Дегтярев.
— Мне без разницы. Давай выложу. Лишь бы кирпич да глина были под руками, — согласился Кузьма.
— Тогда сегодня и поедешь к нему на участок. Чтоб время не терять. Сосед Трофимыча за тобой заедет. Сам-то вроде приболел.
После обеда поехал Кузьма в тайгу.
Участок старика Трофимыча в двадцати километрах от Трудового. Тайга в тех местах непроходимая, заповедная. Вырубки леса там не велись. И чужая нога никогда туда не ступала.
Из-под ног кобылы вспархивали непуганые куропатки. Лисы-огневки выглядывали из-за кустов. Зайцы и белки тоже, видно, не знали охотников.
Печник не мог налюбоваться тайгой, которая не знала человека и не нуждалась в нем.
Старик встретил Кузьму на пороге зимовья. Узнав, кто его прислал и зачем, обрадовался по-детски. Дверь нараспашку открыл.
— Погодите, Трофимыч, кирпич с телеги принесу. Тогда и поговорим, — заторопился Кузьма. И споро носил кирпичи от дороги к зимовью.
Печь у лесника и впрямь была едва ли не ровесницей хозяина. Вся в трещинах, едва дышала. И дорожил ею Трофимыч из-за лежанки, ведь печь была русской. На ней, особо в пургу, бока и душу грел хозяин.
— Аты ее починить сможешь? Чтоб не коптила, холера дряхлая? Всю избу испоганила она мне. И без нее нельзя, и с ней тошно. Как с плохой старухой, — скрипуче рассмеялся лесник.
— У меня на такую кирпичей не хватит. Разве еще попросить у Дегтярева, чтоб подвезли. Из старого не смогу. Отжил он свое. Крошится.
— Попрошу. Не откажет старику, — дрогнул голос хозяина.
Не дожидаясь сумерек, начал Кузьма разбирать старую печь.
По кирпичику. Работал быстро, аккуратно. Старые кирпичи выносил из зимовья наружу. Складывал у завалинки. К ночи успел многое.
Пока подметал и убирал за собою мусор, старик затопил печь во дворе. Готовил ужин.
Кузьма вынес последний мусор. Спросил хозяина, где можно умыться. Трофимыч вначале показал на баню, а потом, будто спохватившись, повел к роднику в зарослях можжевельника.
— С осени Дегтярева просил помочь мне с печкой. Все не мог. Я уж и надеяться на него перестал, — признался Трофимыч, подавая полотенце.
Кузьма разогнулся и почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд из тайги. Кто бы это? У Трофимыча ни семьи, ни родни. Единой душой живет человек. Это печник слышал еще в Трудовом. Самые близкие соседи в пятнадцати верстах отсюда. Участки фартовых — в другой стороне, до них не меньше полусотни километров будет. Может, зверь? Но нет. Кузьма нутром почуял, что смотрел человек. Быть может, не один. Но кто он? Почему здесь? Чего вылупился, будто ружье к груди приставил, даже дышать тяжело стало.
— Тут у вас живет кто-нибудь? — спросил Кузьма лесника.
Тот, поперхнувшись, руками замахал.
— Да что ты, мил человек, кто в мою глухомань полезет по доброй воле? Места здесь заповедные. Зверь непуганый, сам небось приметил.
— Это верно, — согласился печник. Но не мог отделаться от тяжкого ощущения и с подозрением вглядывался в темноту леса. Кого он прячет?
— Такое приключается иногда с тем, кто ко мне впервой попадает. Участок тут дремучий, — убеждал старик Кузьму и, казалось, себя заодно. Голос дрожал непривычно для возраста.
Когда ложились спать, Трофимыч ставни закрыл. Двери — на крючок и засов.
— От кого так закрываетесь? Иль случалось что? — изумился печник.
Дед, оглядев потолок, сказал тихо, будто себе самому:
— А на всякий случай. Не было лиха и пусть не будет…
Кузьме мерещилось: вроде по чердаку кто-то пробежал. Легко
и быстро.
«Может, зверек какой шастает? Но тяжеловат звук для таежного порождения. И странно, что же это за зверь, что не на четырех, а на двух лапах бегает?» Слуха печнику не занимать стать. В бараке многих работяг спас от мести фартовых. По ночам, заслышав их шаги, поднимал мужиков, предупреждая об опасности. Ни разу зря не разбудил.
Вот и теперь насторожился. А может, зря? Сказалась усталость. Мерещится пустое. То, что осталось далеко от-, * сюда, в Трудовом.
Утром, едва рассвет проклюнулся в окно, печник уже взялся за дело. К обеду полностью разобрал печь. И, проверив место живой лозой, понял, что ставить новую надо чуть ближе к стене. Тогда и гореть, и греть будет лучше.
К вечеру сосед Трофимыча крикнул Кузьме, чтоб забрал кирпичи из телеги. И едва перенес, взялся раствор делать.
