— Ошибаешься. Не Горилла убил Семена. Дегтярев убит другим. Я его знаю, гада. Вот только где теперь искать? Хотя… Скорее за мной! — словно что-то вспомнил Игорь Павлович и быстро зашагал между деревьев и кустов, полез через пни и коряги. Милиционер едва успевал за ним.
— А кто этот убийца, если не Горилла?
— Старый знакомый! По нему уже не одну панихиду спеть пора. Все пули его заждались и поржавели. Негодяй редкостный. Да ты, вероятно, тоже наслышан о нем. Это — Сова! Я его покойничком считал. Благодарил Бога, что очистил землю от заразы! А он, недавно узнал, живехонек, мерзавец! Из психушки сбежал. Прикинулся сдвинутым и сиганул с четвертого этажа! И не разбился! Вот опять пакостничает! Да сколько мы с ним мучиться будем? — возмущался Кравцов громким шепотом. — Наверное, до Трофимыча добрался, негодяй. Леснику нынче с ним не справиться. Стар совсем.
— Да нет. Недавно видел его. Бодрый дедуля. Правда, на медведей уже не ходит, но рука у него твердая. С ружьем не расстается. В белку из мелкашки шутя попадет.
— Давно ты его видел? — перебил Кравцов.
— Три дня назад. В нашем магазине был, — ответил Юрий и спросил: — А почему вы думаете, что Сова — убийца?
— Этот гад по-особому работает. У него свой почерк. Когда он с Колымы ушел в бега, его овчарка нагнала. Ну и порвала, не без того. Оставила отметины на всю жизнь. С тех пор Сова свои следы табаком посыпает. Знает, сволочь, что псы не могут взять след, посыпанный табаком. Обоняние теряют навсегда. Трех овчарок он таким путем загубил. Какие псы были!
— А как вы узнали? По нюху?
— Около Дегтярева увидел. А Семен никогда в тайге не курил. Это я сразу приметил. Запомнилось доброе. Его примеру последовал. Дегтярев даже папирос не брал для себя, когда в лес шел. А тут… Под каждым кустом и деревом… табак! Если сам куришь, но задолго до тайги не сделал ни затяжки, запах табака издалека почувствуешь.
— Тогда ветра в поле ищем. Наши ребята курили здесь с самого утра.
— Но не махорку. Это точно. А Сова только ею пользуется. К тому же ваши гасили окурки, а табак не рассыпали под кустами. Хотя не только это оставил мне Сова. На топорище расписался. Когда кровь брызнула, остались следы четырехпалой ладони. А у Гориллы все пальцы на месте. Да и величина ладони не Гришкина. Маленькая по-обезьяньи.
— Так, может, сын Гориллы брался за топорище. Но испугался такое в дом нести. Он часто с фартовым в тайгу ходил. А пацану лет десять. Ладони тоже маленькие. Хотя все пальцы, по-моему, на месте, — неуверенно возразил сам себе Юрий.
— Но и не только это. В одном месте, там, где я слепок со следа взял, совпало описание обуви Совы, в какой он из психушки убежал.
— В тапочках, что ли? — недоверчиво усмехнулся милиционер.
— В ботинках…
— Так у нас в Трудовом вся пацанва в ботинках бегает. И в тайге. Не исключено, что и в том месте какой-нибудь наш пострел побывал.
— Юрий, возражать надо аргументированно. И вам наверняка известно, что обувь для подобных учреждений шьется особая, по спецзаказу, и имеет существенное отличие от той, какую выпускает ширпотреб для обычных граждан. А потому ваш пострел никак не мог оставить тех следов, о которых я говорю.
— Молчу! Сдаюсь! — устыдился милиционер, увидевший прямо перед собой тропинку, ведущую к леснику. До зимовья было недалеко.
— Теперь ни слова. Иди тихо. След в след. И будь внимателен. Нам никак нельзя спугнуть его. Считай, что мы на охоте. На зверя. За исход никто не может поручиться. Как знать, для кого она станет последней, — вспомнилась угроза Совы в адрес лесника еще на тонущей барже.
У Юрия по спине мороз пробежал. Вспомнились рассказы ребят-милиционеров о фартовых. «Закон -
тайга», который все уголовники соблюдали четко. Чего только не узнал! Случалось, ночами не спал, просыпался в ужасе от кошмарных видений.
— Да и к Трофимычу Дегтярев не пускал ребят. Говорил, что эти прогулки небезопасны для них. А почему — молчал. И ребята верили на слово, а теперь убедились… Прав был начальник. Жалел их, берег, но зачем собой рисковал? Непонятно…
— Одно, Юра, до меня не доходит, зачем Дегтярев носил деду курево, если тот сам три дня назад был в Трудовом? — поинтересовался Кравцов.
— Лежалый был табак. Старый. А дед свежий уважает, душистый, забористый. Продавщица и привезла. Махорку и «Золотое руно».
— Участковый что взял?
— Того и другого. На выбор.
— Постой, что за крик? — остановился Кравцов, удивленный.
Юрий затаил дыхание. Липкий страх сковал плечи.
Неподалеку слышался то ли вой, то ли рычание.
— Рысь кричит. С чего бы? До гона далеко. Он у них в январе начинается, в лютые морозы. С чего это заходится? — удивился Игорь Павлович.
— Кричит. Может, с голодухи?. Есть хочет?
— Рысь всегда выслеживает добычу молча. Порой долгими часами ее ждет. Даже дыхание сдержит, если надо. Чтоб не спугнуть. Ночь напролет у мышиной норы просидит. А свое не упустит.
— Значит, эта сыта?
— Кричат рыси лишь в свадьбы. Да когда ищут потерявшегося котенка. Зовут его. В другое время голоса не подадут, — говорил Кравцов уверенно.
— Да, уж с таким голосочком лучше бы помолчала, — бил озноб Юрия, замедлившего шаги.
Игорь Павлович, увидев это, сказал тихо:
— Не бойся, Юра. Осенью рыси сыты. Дичи много. Это зимой они опасны. Сейчас не то время, не нападет. Зверь не дурак. Рисковать не станет. Тем более голосом себя выдает.
— А чего тогда орет?
— За участок, свои владения скандалит с соплеменником. Прогоняет, наверное. Если голодная — в драку кинулась бы. А сытая — глотку дерет, голосом пугает. Предупреждает: мол, линяй подобру. Не то из клифта вытряхну, — рассмеялся Кравцов, поверив собственной шутке.
Игорь Павлович остановился перед полянкой, где среди елей и берез виднелось зимовье лесника. Вон баня, сарай, крытый под будку колодец.
Старик любил родниковую воду, но зимой родник замерзал. Вот и выкопал ему печник Кузьма колодец. А старик обшил его под небольшой сруб, чтобы теплее было, чтобы не заносило снегом, не промерзала бы вода.
Чем ближе к зимовью, тем отчетливее слышался голос рыси. Он был похож то на стон, то на хрип. От него волосы вставали дыбом.
— Вон она. На крыше колодца сидит, — заметил рысь Юрий и указал Кравцову.
— Совсем непонятно. На открытом месте. Всем видна. Почему на колодце сидит — ума не приложу. Может, с Трофимы- чем что случилось? — неуверенно предположил Кравцов и, пройдя несколько шагов, позвал: — Трофимыч! Трофимыч!
‘Минуту спустя дверь зимовья дрогнула, заскрипела. И старик вышел в исподнем.
— Трофимыч! — окликнул лесника Юрий. И дед, увидев гостей, засеменил с крыльца. Пошел навстречу улыбаясь.
