Маленькая тень метнулась от колодца к старику. Дед не приметил ее, и никто не обратил внимания. Только рысь серой молнией сиганула с крыши колодца…
Никогда не охотятся рыси на полянах, на открытых местах. В лапах могучих елей прячутся. Оттуда, сверху, высматривают, поджидают свою добычу и, улучив момент, бросаются на нее внезапно, как молния.
В прыжке рыси опасны любому зверю. Это знает всякая живая тварь в тайге. На виду никто из серьезных зверей не охотится, не нагоняет добычу. Но эта…
Кравцов остановился как вкопанный. Растерялся. Да и было от чего.
Сильный, свирепый зверь — рысь. Но ее охоту никогда не доводилось видеть. В желтых глазах метался огонь злобы, который прятали рыси в таежной глуши. Кто из живых увидел этот огонь, для того тот день стал последним.
Никто ничего не успел сообразить и понять, что происходит.
Рысь в два прыжка настигла человека, бросившегося навстречу леснику. Не дав приблизиться, сбила с ног и тут же впилась в горло.
Коротко вскинулись ноги жертвы, словно хотели стряхнуть, сбить зверя с тела. Но не удалось.
Секунды… Ни человек, ни рысь не издали ни звука.
— Что ж ты сотворила, окаянная? — опомнился первым лесник и в ужасе смотрел на случившееся.
Рысь пила кровь прямо из горла человека. Она хлестала фонтаном. И зверь, припав к ней, не мог оторваться.
— Сгинь, душегубка! — серчал лесник, подходя ближе.
Рысь отскочила, словно хотела извиниться, вскрикнула коротко и метнулась в тайгу.
— Сова! — ахнул Кравцов, подойдя вплотную.
— Какой маленький! — удивился Юрий.
— Сгубила душу, каналья! — ругался лесник.
— Сколько раз он уходил от смерти. Сколько приговоров ему вынесено. Сколько людей убил. А сам так нелепо кончил. — Игорь Павлович вытащил из мертвой руки фартового нож Дегтярева. С ним участковый никогда не расставался. Лезвие было открыто и поставлено на замок. Такое не делается случайно. Значит, хотел Сова старика убить. Но рысь помешала, вступилась за хозяина. Опередила на секунды…
— Так и сдох фартовым, мокрушником, — невольно вырвалось у Юрия.
— Зверь зверя убил. Все закономерно. Как в «законе — тайга», — согласился Игорь Павлович.
— А я-то не мог уразуметь, с чего моя девчурка кричит? С самого вечера вчерашнего, ровно заводная. Не смолкала. И от колодца ни на шаг не отошла. Даже жрать не схотела. И ночью вопила. Видать, загнала его сюда нелегкая. А в хату пройти не смог, не допустила его подружка моя, — глянул старик на Сову.
— Он Дегтярева убил, — сказал милиционер.
— Чево? — не поверилось старику.
— Да, убил он участкового, — подтвердил Кравцов.
— Злыдень! Ирод проклятый! Лиходей! За что ж такого мужика со света убрал? Поганец!
— Ладно, Трофимыч, теперь уж поздно жалеть. К вам он шел. Курево нес. Именно этим табаком, Юра, следы свои Сова присыпал. От собак. И выдал себя. Теперь уж не сбежит, не спрячется. Беги в Трудовое за машиной. Сову тоже в Поро- найск надо увезти. Думаю, многие обрадуются. А я тебя в зимовье подожду, — предложил Кравцов.
Трофимыч стоял на крыльце, потерянно оглядывал тайгу, вершины деревьев.
— Чем расстроены? — спросил Кравцов, когда Юрий помчался бегом в Трудовое.
— Девчурка моя ушла. Теперь уж никогда в обрат не воротится. Я ее с детства пестовал. Хорошая подружка была. Ан нет ее нынче, — вытер выкатившуюся слезу старик.
— Вернется. Чего печалиться? Куда ей деваться, если в человечьем доме выросла?
— В тайгу ушла. Там ее дом. А меня забудет скоро. Разве окликнет когда-нибудь с елки. Но не придет.
— Это почему же так? — изумился Игорь Павлович.
— Да все оттого, что зверь завсегда свое звание помнит. И стыд… Выросшая с человеком не должна была порвать того, кто из моей, человековой, стаи. Но знать, без того не можно было. А убив, навовсе ушла. Ведь испила она крови человечьей. Нынче ее в дом впущать нельзя. Да и сама не воротится. С совести.
— С какой еще совести? Откуда она у рыси? — не верил Кравцов.
— У зверя стыда поболе, чем у иных людей. Сказать вот не дано. А чуют вину долго. Моя девчурка стыд имела. Бывало, нагадит в избе, не дождавшись меня, — терпежу не стало, и под койку… Оттуда не вылезет, покуда не прощу. Даже жрать не просила. Вздыхала только шибко, переживала, значит. Пузом не жила. Всегда ждала, покуда я натрескаюсь. Только после этого сама харчилась. То разве не от совести? Всякое слово понимала. А нам, людям, их уразуметь не дано. Потому как стыд забыли. Потеряли вместе с сердцем. И чистое не слышим уже, голос леса не доходит до разума. А от ближнего понимаем всего два слова — на и дай. Последнее уж понимать разучились. А звери чуют все. И моя понимала. Нынче не ворочу. А думал, до смерти с ней дружить станем.
— Соскучится и придет. Ведь сами говорите: зверь долго помнит доброе.
— Дай-то Бог, — вздохнул старик.
Вскоре к зимовью подъехала машина. Ребята-милиционеры погрузили в нее тело Совы.
Кравцов простился с лесником и сел в кабину. Старик махал рукой вслед. Белый-белый, старый, одинокий, он вытирал ладонью слезящиеся глаза. Когда-то теперь навестят его люди? Может, и заглянет кто-нибудь из них по случайности…
А может, и не стоит людям сворачивать на Трофимычеву тропу? Ни с добром, ни со злом… Может, повезет леснику выходить себе нового дружка? Чтоб навсегда, не разлучаясь, вместе быть… Пусть бы хоть в этот раз не разрушили эту дружбу люди. Хорошие иль плохие, они все чужие тайге…
Кравцов удивлялся: впервые за все годы его работы преступник был пойман и наказан одновременно.
Милиционеры, узнав об этом от Юрия, долго радовались.
— Видно, его кликуха ей не понравилась. Мол, зачем таежное имя присвоил себе фраер?
— Да нет, не потому. Наверное, решила рысь с фартовым силами помериться. Да только законов таежной трамбовки Сова не усек. Там чуть что — зубы в горло и отваливай…
— Ерунда! Не потерпела рысь другого. Что закон тайги, ее родной, природный, присвоили себе всякие гады. Вот и наказала за него. Уж как смогла…
В Трудовом машину ждали у перрона — поезд опаздывал с отправлением в Поронайск. Сову, чтобы не пугать людей, милиционеры в брезент завернули.
Никто из условников не захотел проститься с участковым. Только Дарья да поселенцы пришли проводить его.
Кравцов заканчивал допрос Гориллы. В примочках и вспухший от бинтов и ваты, тот уже ходил по дому и пусть через силу, но пытался шутить.
Как его топор оказался у Совы? Да кто знает. Он бросил топор там, где услышал голос сына, срочно позвавшего его домой. В каком часу? Да откуда знает? Часов на руке не имеет. Ни к чему они в его работе. В тайге от них одна морока. В лесу весь ориентир — на пузо. Жрать захотелось — значит, обедать пора. Темнеть стало — пора домой. Так всегда было. Нет, Сову не видел. Никого, кроме сына. Да, еще Дегтярев подходил. Пяток минут потрехали. О разном. Нет, не спорили. Не о чем стало спорить. И не до того. Работы много. В этом году клещей полно. Как никогда. Нужно почистить участки, перестой, сушняк вырубить, гнилье сжечь, опад сгрести. Мороки хватит. Дегтярев ему давно не враг. И хотя кентоваться не могли, звания разные, делить тоже было нечего. У каждого свои заботы. Всякого судьба по-своему крутит. Ему, Горилле, повезло. Не только жену, а и сына с дочкой подарила. Они ему — награда за все. Вроде как целый общак ему обломился. Теперь есть о ком думать и заботиться. Глядишь, и его в старости не бросят. Гришка разговорился. И, провожая гостя до калитки, хромая и морщась, сказал на прощание:
