— А мне другая — до жопы! — вырвалось у Цыбули.
— Ты что? Обабиться вздумал? — гремел бугор.
— Не знаю пока. Ну а если? И что? Вам можно? А мне — в кулак? С чего бы?
— С того, что в ходку из-за девок влипают. Усек? Клубничка до жмура доведет.
— Он ее не тискал еще. Не дается! — вякнул Полудурок.
— Добрый вечер! — внезапно раздалось за спинами, и к костру подошла девушка. Коса через плечо перекинута, глаза большие, серые, улыбчивые. На щеках румянец до ушей.
Бугор скользнул взглядом по фигуре. Отвернулся, чтоб себя не выдать. Хороша!
Цыбуля вмиг от костра отскочил к ней. Вьюном закрутился.
У Филина и то вся феня из головы выскочила. К огоньку пригласил. Предложил чаю. Когда девушка расположилась у костра, из темноты, как по сигналу, как мотыльки на свет, бабы пришли. Всякие.
Костю обхватила за шею чернявая высокая бабенка. Скомороха обвила сисястая, крашенная в блондинку баба. Полудурка отвлекла на себя русоволосая, подстриженная под охранника, конопатая, худосочная сезонница.
Хотел Филин всех рассмотреть, но тут кто-то внаглую мясистыми губами заткнул его рот. И, вдавливаясь зубами в десны, держал цепко голову Филина за уши.
Отталкивал без слов. Дышать стало нечем.
«Приморит, стерва! Не иначе кенты подтравили на меня. Ну и баба! С башмаками проглотит. Ей-ей, змеюка! Во жмется, лярва!» Он почувствовал, как расстегнули на груди рубашку. Вот она и вовсе с плеча слетела. Бабьи руки жадно шарят по волосатой груди, спине. Грудь надавливает в плечо. Мол, чувствуй, с кем дело имеешь. Рука скользнула вниз.
Филин вырвал губы:
— Охренела? Зачем на виду, при всех?
Но у костра уже никого не было.
Лишь Тимоха выкидывал из палатки настырную бабу:
— Женатый я, отвали!
— И жене останется, не мыло, не сотрется!
— Хиляй! Звездану, нечего тереть станет, — отбрыкивался Тимка.
Филин хотел стряхнуть с себя бабу. Но та поняла, ухватилась покрепче.
— Ты чё? Век хрена не видела? Откуда сорвалась? Иль промышляешь этим?
— Дурак! Я не курва! Нет у нас мужиков в селе. Война забрала. Даже завалящих не осталось. Мне уж давно за тридцать, а я — девка. Понял? И пробить некому. А ты… Тьфу, козел!
— Да стой ты! Ну, прости дурака! — ухватил за руку. Притянул к себе. Голова кругом пошла. Губы в губы впились. — Не боишься мамкой стать? — задрал юбку.
— Нет. Хочу этого.
Не верилось, что вот так бывает. Бугру казалось — все мерещится. Тугая грудь, упругое, налитое тело. Не вырывалась, не за деньги. Сама с себя сорвала легкие трусики.
И впрямь девка! Никто до Филина не лапал ее, не испортил. Ему впервые повезло. Он только теперь, не по трепу узнал, чем бабы от девок отличаются. И, забыв, что костер еще не погас и его видно всему берегу, ломал девственность под заждавшийся стон, сам вопил, не мог сдержаться и мял грудь. Зачем? От радости, что и его дождалась вот эта, случайная. Почему ему отдалась, его избрала? Надоело ждать? Иль верх взяла природа? Филин неумело ласкал. Грубые, шершавые ладони скользили по коже.
— Бедолага, прости, что облаял. Лажанулся я перед тобой. И как мужик — перегорел. Мне б тебя лет двадцать назад. Уж порадовал бы.
— Ничего. Не в последний раз видимся, — успокоила тихо.
— Как зовут тебя? — спросил на ухо.
— Катя. Екатерина я, — ответила, уткнувшись в плечо.
Под утро, проснувшись в кустах, не сразу вспомнил, откуда
взялась баба. А припомнив, разбудил тихо. И снова закинул юбку до самых плеч.
Откуда что взялось? Может, покорность бабья помогла, появилась уверенность. Раньше такое по пьянке вытворял, в темноте, наскоро. Клевые не любили долгоиграющих клиентов. А теперь и рассвет не мешал. Будто всю свою жизнь только этим и занимался, как девок чести лишал. Уж доказал он Кате, на что способен. Наградил за терпение с лихвой. Та, обалдевшая, смотрела на него, не веря, что Филину уже за пятьдесят. jn'i
Натешившись вдоволь, огляделся. Входы в палатку закрыты. Спят мужики. Они опередили его. И теперь отдыхают.
— Вечером прихиляешь? — спросил бугор Екатерину.
— Приду, — чмокнула она смачно, по-хозяйски и убежала к своим торопливо.
Весь день Филин ходил возбужденный. Да, хотелось спать. Но радость обладания бабой, да еще первым, не давала покоя.
Тимка, да и все кенты ничего не говорили бугру. Эта ночь изменила его. Он перестал сутулиться, распрямился, куда-то убежали со лба морщины. Исчезла хмурость. Он целый день улыбался, вспоминая минувшую ночь.
Он работал, ел, курил, а все еще чувствовал в руках ее груди, тугой зад, прохладную кожу.
Он впервые торопил время. Ему казалось, что вечер припаздывает. И, не дождавшись, послал Скомороха готовить ужин — на всех. Для него выбрал самую жирную рыбу. Велел сделать шашлыков из кеты.
В этот день он не поехал на рыбокомбинат сдавать улов, отправил вместо себя Кота. И все поглядывал: а вдруг объявится, придет пораньше?
Катя словно слышала. И, едва мужики сели ужинать, встала за спиной бугра. Закрыла ему глаза ладонями. Тот чуть костью не подавился.
Фартовые оглянулись на берег как по команде. Нет, только она к бугру поспешила.
— Влопалась. Втюрилась. Влипла, — зашептались они меж собой.
А вскоре из кустов послышалось знакомое. И только Тимка оставался глухим к этому зову. Он ждал машину из Трудового. И ее… Свою Дарью.
Теперь и Филин ходил в чистых рубашках и майках. Его носки уже не стояли двумя пеньками рядом с сапогами, а лежали чистые, сухие — в палатке.
Тимка, попрекнувший было бугра за легкомыслие, утих, умолк, узнав, что девка тому досталась. Перестал коситься на Катьку. А та быстро почувствовала себя хозяйкой. И незаметно прибирала Филина к рукам.
Приучила его к котлетам и пельменям из рыбы, понимая, что любовь мужика — от сытого желудка. Успевала сварить борщ из морской капусты. Даже салат из кальмаров, устриц и крабов научилась готовить.
И законники, видя ее старания, хвалили бабу на все лады — громко, Часто, говоря, что такую хозяйку иметь-то, как подарок от судьбы получить.
— А как же Мария? Я думал, ты к ней приклеишься? — спрашивал Тимка.
— Мне не Мария, Зинка в душу запала. Своего н“ имею. А годы сказываются. Не думал, что ребенок, да еще чужой, таким дорогим стать может. Баба тут Ни при чем. Я на нее не смотрел Да и не нужен. Она после своей беды уже никому не поверит Сама дышать привыкла. Одна. Такую не переделать. Да и не по мне она. Шибко грамотная. Молодая. Почти на три десятка разница. Мне б, если бы не «малины», в детях иметь такую, — вздохнул бугор.
