От них! Я тебе никогда не была врагом. И помогаладышать, как только могла, — напомнила Ольга и добавила: — Нельзя мне теперь туда! Замокрят. Размажут как суку!
За что? — удивилась Катька искренне.
Иль мозги посеяла? Кому я там нужна сейчас? Покуда не скину выблядка, лучше не возникать. Уроют.
Так разве только ты виновата?
Дура! Кто о том вспомнит? Да и я не знаю точно, от Кольки подхватила иль от Червонца? А может еще от кого-нибудь. Все ж по бухой. Я даже не знаю, кто на меня влезал. Может пацаны из новичков учились мужичьему. Счетчика втранде не имею.
Ты чего, даже не проснулась? — изумилась
Катька.
Дурная! Выходит, лапшу на уши повесил Чирий, когда хвалился, что ломанул тебя! Иначе знала бы: по бухой ничего не помнишь.
Козел твой Чирий! Ничего у нас не было! Отмудохали его классно! Он умолял отпустить и обещал не возникать.
А натрепался, что оприходовал и остыл к тебе! Во, ботало! — внезапно сморщилась Ольга и схватилась за живот.
Ты чего?
Прокалывает. Больно, но ничего, это пройдет, — остановились у больницы.
Мне лекарства надо отдать. Своей кентухе. Ты иди куда-нибудь. Мне с нею побыть надо!
Пыли! Я тут поканаю, — простонала Ольга, и Катька поняла, ей не отвязаться от нее.
Отдав лекарства, она присела рядом с Зинкой, рассказала об Ольге.
Возьми ее на время. Ведь она помогла тебе выжить, а значит, и мне. Не прогоняй. Пусть переживет свое. Ведь в кодлу ей нельзя. Выходит, мы — единственные, кто примет. Не тяни время. Не мучай. Она ведь ждет. И Голдберга не забывай. Корми его, пока я здесь…
Катька вышла на улицу, надеясь, что Ольга ушла. Но не тут-то было.
Пошли, — поджала губы и повела девку домой, уговаривая Голдберга не рычать на чужую.
Ольга по пути несколько раз останавливалась, просила Катьку притормозить. Рот девки кривила боль, но она терпела молча.
Может в больницу тебя уложить? — предлагала Катька бомжихе.
Ты знаешь, сколько теперь стоит аборт? У меня нет столько башлей. Кодла не даст. Ей дешевле живьем урыть! Терпеть надо. Подожду, пока этот засранец сдохнет от лекарства и выскочит, освободит меня. В аптеке сказали, что к утру все кончится. Лекарство сильное, импортное, дорогое должно помочь! — вошла в дом, сцепив зубы.
Катька уложила Ольгу на полу, попросив Димку с Женькой накрыть на стол. Те послушно ушли на кухню, старались не шуметь.
Сядь рядом, Катюха! И за что тебя прозвали Дикой Кошкой? Ведь ты добрая и хорошая! Только недоверчива как все теперь. Если б ты была моей сестрой.
мы не стали бы бомжихами. Я пошла бы работать, а ты ходила бы в школу, — вымученно улыбнулась Ольга
Сама с чего загремела в бомжи? — спросила Катька.
Девка глянула, посуровев. С лица сползла улыбка. И рука, собиравшаяся погладить голову девчонки, упала на одеяло, ослабев.
Другого выхода не нашлось. Тогда, будь проклято это время, без работы остались многие. И мои… Отец и мать. Я училась в пятом классе, когда все стряслось. Завод, где работали мои, закрылся. Он разорился. Мать подалась в челноки. Моталась за тряпками в Польшу и Турцию. Отец их продавал. Так жили многие. Разными были лишь результаты. Понемногу стали привыкать, осваиваться, но… той прибыли, о какой мечтали, не получили. И оба начали пить. Часто ругались. Я не понимала тогда из-за чего. Отец упрекал мать, что другие бабы — оборотистые, менее разборчивы, больше о семье заботятся. Она его попрекала неудельностью. И снова уезжала то в Германию, то в Сирию. А он ждал и пил. Чем дольше ее не было, тем длительней были запои. И однажды я не выдержала, пригрозила, что расскажу матери, куда деваются деньги, что он — отец — заморил меня голодом, — выдохнула Ольга и, переждав очередной приступ боли, продолжила: — Зря я это сделала! Собираясь убить, нож не показывают. Тогда не знала той истины и ляпнула… Отец как-то странно оглядел меня. Никогда раньше так не рассматривал, словно впервые увидел, да и сказал: «А ведь ты уже большая и можешь вполне заменить свою мать. Вот тогда поймешь, от чего пьют мужчины?». Я не доперла, о чем он сказал, и ответила, мол, и так заменяю мать: стираю и готовлю, убираю в квартире, — чего еще от меня надо? Я и по магазинам хожу! Отец рассмеялся как-то нехорошо, схватил меня за шиворот и поволок в постель. Он был жутко пьяный, — всхлипнула Ольга, скорчившись на одеяле тою самой девчонкой-пятиклашкой. — Я ничего не понимала и не знала тогда. Была здоровой, самой рослой девчонкой в своем классе, но отца боялась как огня. Он зашвырнул меня в постель и сорвал все! Потом и сам разделся догола… Я догадалась и заорала Мне стало страшно, а он заткнул рот какою-то тряпкой и сказал: «Молчи!». Мне так хотелось умереть. Я отбивалась, вырывалась, как могла. Но он будто озверел. Бил, когда дергалась, а потом сдавил как в тисках. И всю ночь насиловал. Утром я пошла в ванную и закрылась там. Сделала петлю из бельевой веревки и только влезла в нее, отец выломал дверь и вырвал меня из петли. Я думала, протрезвев, поймет, что натворил, станет просить прощенья, но зря надеялась. К тому времени он пропил все человечье. Отмудохал так, что сознанье потеряла, снова насиловал и грозил, если скажу матери, своими руками вздернет меня… Так продолжалось до самого приезда. Она вернулась через неделю из Греции, привезла много тряпья и была очень веселой. Я старалась держаться, смолчать о случившемся. Была уверена, что раз мать приехала, он не полезет ко мне. Но ночью отец пришел в мою комнату и снова залез на меня. Я заорала во весь голос, разбудила мать. Отец и впрямь схватил за горло так, что я стала задыхаться. В глазах — ночь. Не увидела, как мать включила свет. Я так старалась спрятать синяки. На мне живого места не было. А тут мать сама увидела все. Я была без сознанья. Пришла в себя, когда услышала какой-то жуткий крик, с меня свалилась тяжесть, а на плече осталось что-то липкое, вязкое. Когда огляделась, увидела мертвого отца. Он лежал на коврике возле койки, осклабясь. Глаза еще жили, но руки и тело уже не действовали. Я не помню, как орала от страха и ужаса. Соседи вломились. Их было много. Они вызвали милицию Нас с матерью забрали и вместе с мертвым привезли в отделение, — прорвало Ольгу, и слезы полились по щекам ручьями.
Да успокойся ты! Это уже давно прошло! — уговаривала девку Катька.
Господи! Да забери же ты меня! — крикнула она хрипло, скрутившись в спираль.
Ну, чего ты? Забудь, зачем помирать, жить надо! — уговаривала Катька.
Зачем? Пропащая я! Хуже собаки! Ведь вот и там, в милиции, знаешь, как трахали меня менты? В очередь. Когда орала — били. Даже дубинками. Обзывали сучкой, блядью, проституткой. Заставляли делать минет. Меня рвало. Они хохотали. Они как и отец были в отключении. Они пили прямо из горла и меня поили насильно под регот и угрозы, под кулаки. Я отлетала из одного угла в другой. Кто ловил, тот и тешился мной. Так до утра. Мать держали в другой камере. Через неделю, когда она увидела и узнала от меня все, сошла с ума. Ее поместили в психушку, а меня через месяц выкинули из милиции на улицу, пригрозив, если не перестану простиковать, закрыть в камере до самой смерти.
