— Она сама ему на шею повисла!
— Может быть! Но он у вас не слепой? Пишите! — поторопил Динку.
— Не надо! Слышь, ты, прощаю тебе! — сообразила толстуха.
— А чего это вы распоряжаетесь здесь? Учинили шум на весь вокзал, а теперь в кусты? Кто как не ваш муж оскорбил общественную мораль, занимаясь сексом на глазах у десятков людей? Ему уже под пятьдесят! Женатый человек! Дети старше этой девицы! С него и спрос! С нее что взять? В голове — ветер! Ни семьи, ни жизненно
го опыта нет! Не знает о последствиях, чего не скажешь о вашем муже! И вы вместо того, чтобы его в руках держать, устроили балаган в зале ожидания! Тоже не останетесь без наказания за избиение, нецензурщину и беспорядок! — предупредил оперативник и, глянув на Динку, повторил строго: — Пишите, как все произошло!
— Не надо, прошу вас! — заголосила баба.
— Пишите! — прикрикнул оперативник.
— Умоляю! Отпустите нас! Внуки дома. Родители старые! Ну, погорячилась я!
— Речь не только о вас!
— Да уж я ему мозги сыщу! — сдавила ладони в тугие кулаки.
— Не скоро доберетесь до него! — усмехнулся оперативник. И, кивнув на Динку, заметил: — Если девица не простит вас, мы ничего не сможем поделать!
— Она?! — баба подавилась матом, застрявшим в горле. Уставилась на девку. Та молча взялась за бумагу. — Чего ты хочешь? — прохрипела толстуха.
— Пятьсот! — коротко ответила Динка.
— Пятьсот рублей? — уточнила баба.
— Долларов! — уточнила девка.
Лицо толстухи покрылось крупными каплями пота. Она вытаращилась на Динку не в силах вымолвить и слова.
— Это еще пощадила вас девочка! Передачи и посылки за десяток лет вытянули б гораздо больше! — нашелся оперативник. И предложил: — Впрочем, вернее будет отправить его сразу на Лубянку! Мадам себе нового мужа сыщет, отсидев за свое пару лет. Чего мы тут уговариваем? Нам такое даже слушать не положено! Пиши!
— напомнил Динке оперативник.
Та взялась за ручку, придвинула лист бумаги.
— Да подавись, змея проклятая! — полезла баба за пазуху. Выдернула узелок.
— Нет! Не хочу деньги! Раз я змея, пусть все будет по закону! — заупрямилась Динка и начала писать.
Оперативники демонстративно отвернулись от толстухи.
— Мало! Прибавляй сотню за оскорбления! — сказала Динка твердо.
Оперативник одобрительно подморгнул ей. Баба, добавив сотню, плакала молча, не в силах упрекать, ругаться.
— Отдайте мужика! — попросила хрипло. Когда их отпустили, женщина сразу за дверью милиции схватила мужа за шиворот и пинками погнала впереди себя к составу, который вот-вот должен был отойти от перрона.
— Смотри, как колотит благоверного! Она ему этих баксов до смерти не простит! — смеялись оперативники.
И, взяв со стола доллары, разделили на троих поровну, отдав Динке двести, заметили шутя:
— Молодец, гадалка! Вот и нам помогла навар снять! Врубилась. Смотри, наперед не отходи от нас далеко, чтоб не разнесла тебя в куски такая вот свинья!
— Клей чуваков с оглядкой! У кого баба на хвосте не висит! Се- кешь, Динка? Но если припутает какая, ты ее к нам волоки не медля! — подошли к пивному ларьку, отпустив девку на все четыре стороны.
Динка вскоре совсем освоилась на вокзале, перестала пугаться оперативников. Боялась всерьез лишь одного лейтенанта, пожилого, седого, строгого человека, какой никогда не просил гадать, не верил в карты, не ждал навар и люто ненавидел потаскух всех возрастов. Его боялись даже оперативники. Завидев издали, вытягивались в струнку и переставали узнавать Динку. Она это уловила. Изо всех избегала даже безобидной, случайной встречи с этим человеком, понимая, что попади к нему в руки, уже не вырвешься на волю.
Пронзительный взгляд лейтенанта, казалось, прожигал насквозь душу. Он никогда не улыбался, не кричал, не матерился. Ходил немного сутулясь. От его взгляда ничто и никто не ускользнул.
— Динка! Смотри! От любого отвертишься, но не от Петровича! Не приведись попасть в его лапы! Тут тебе никто не поможет. Это я тебе говорю! — сказал как-то девке молодой сержант милиции и посоветовал: — Смени вокзал! Иначе не миновать беды. Петрович у нас недавно! Но перед ним старики пасуют. Он из особых! Стерегись его!
Динка и рада б сменить вокзал, но сделать это не так просто было. На каждом имелись свои путанки, и они ни за что не пустили бы к себе чужую конкурентку, какая отбивала бы у них и клиентов, и заработок.
Динка, появляясь на Белорусском вокзале, постоянно оглядывалась, чтобы даже случайно, ненароком не попасться на глаза Петровичу. Уж на какие хитрости не пускалась, только бы избежать его взгляда, а хуже всего — задержания.
От него она убегала в туалет, под лестницу, выскакивала пулей с вокзала, чтобы переждать внезапную проверку кассового зала и зала ожидания.
Необъяснимый, панический страх охватывал девку, когда она видела лейтенанта даже издалека. Динка научилась чувствовать приближение этого человека седьмым чувством. Но однажды забылась с клиентом под лестницей, ведущей в зал ожидания. Была уверена, что за горой пустой тары их никто не приметит. И вдруг почувствовала, как холодные, словно железные пальцы схватили ее за шиворот, выдернули из темного угла, потащили из кассового зала на улицу. Ей не дали встать на ноги. Ее волокли, как тряпку. Она не успела увидеть, но уже была уверена, что попала в руки Петровича.
Он заволок Динку в дежурный отдел.
— Садись! — сказал глухо. И, устроившись напротив, спросил:
— Сколько лет тебе?
— Семнадцать, — плакала девка, боясь глянуть на человека.
— Как твое имя?..
— Динка…
— Где живешь?
— Нет у меня своего угла. Живу, где придется.
— Кто родители? Где они?
— Нет их у меня! — отвернулась девка.
— Куда делись?
— Отказались, — хлюпнула носом.
— Почему? За что?
— Не знаю, — пожала плечами.
— За что отказались, скажи! Без причин такое не случается! — настаивал Петрович.
— Не нужна я им. Вот и отказались. Всю жизнь лишней была. Мешала им. Теперь каждый по-своему дышит. Ни я им, ни они мне не нужны.
— Взрослой стать захотела пораньше? Надоело жить по указке родителей? Волюшка потребовалась? Что ж человеком не сумела стать? Предпочла семье панель? Ссучилась! — зазвенел в голосе гнев.
— Если взашей гонят, что делать? — всхлипнула Динка.
— За добрые дела не выбросят из семьи!
Динке стало обидно. Ей вспомнилось свое. И злоба вытолкнула страх перед человеком, сидевшим напротив:
