— Зверюга! Сволочь! — бросилась Серафима к сыну, помогая встать.
— Бандюги! Ворье! Накрылись, сучье семя! — вцепилась соседка в узел, покраснев от радости.
Бледная до синевы, молча стояла у двери Антонина. Губы плотно сжаты, по щекам скупые слезины скатились.
— Не трожьте дядю Егора! Это я взял! Я ее тряхнул! — прозвенело внезапное над головами. И Антон, рванувшись из комнаты, встал перед участковым.
— Уйди отсюда, шкет! Мал еще в такие дела ввязываться! — отодвигал пацана.
Но тот заговорил торопливо:
— Я их наколол! Хотел в Одессу смыться насовсем. Не хочу здесь жить! Тут одни гады приморились повсюду. Хотел загнать барахло. Мне хватило бы добраться. А там устроился бы юнгой на пароход и задышал, как человек!
— Зачем брешешь, сопляк? Выгораживаешь своего бугра? — указал Вагин на Егора, сидевшего на полу.
— Он ничего не знал. Я никому не раскололся. Сам смыться хотел! Один. И даже мамке не проговорился!
— Там не только вещи, а и деньги пропали! Если б ты украл, тебе той суммы с лихвой хватило бы!
— Да вот здесь башли! — вернулся в комнату и достал из печного поддувала тугой сверток в целлофановом мешочке.
— Ну и падла! — выругался Вагин, вырвав сверток из рук Антошки.
— Ты сам в жизни не надыбал бы его! Я отдал! За что обзываешь? Вот эта кучка, — указал на соседку, — чего сюда приперлась, старая баруха? Она у бомжей барахло скупает за бутылку целыми мешками. А потом загоняет на вокзалах за кучерявые бабки. Я сам видел! И у этих соседей с веревок белье тыздила. Тоже толкала на вокзале! Ей можно, а мне нет?! — вопил пацан.
— Ты, змееныш! Выблюдок поганый, как смеешь позорить нас? — бросилась баба к Антону. Но участковый опередил, откинул ее руки.
— Такое доказать надо! — сказал строго.
— И докажу!
— Выкинуть отсюда этот бардак надо! Приютили проституток и шпану! Чего их слушать? Все гнездо сгребсти и в каталажку сунуть! Чтоб людей порядочных не трогали! — кричала толстуха, заглушая Антона.
— Это ты порядочная?! — рассмеялся мальчишка. — С бомжами в метро трахалась, расплачивалась натурой за барахло. До такого в Одессе даже Франция не скатилась. Честно своей трандой бабки заколачивает, потому ее менты не трясут. А барахло ей хахали сами дарят! За бабу держат. А ты и ее не стоишь! Ниже потаскухи дышишь! — сорвался Антон.
Участковый молчал изумленно, пораженный осведомленностью мальчишки в делах взрослых.
— Ты сперла у соседей с веревки китайское покрывало! Голубое, все в розах! Но не сумела загнать. Никто не купил. Оно и теперь у тебя в сумке лежит! — выпалил Антошка задиристо. И добавил: — А я что, задарма у тебя на хвосте висел? Вот и взял! Украденное не воруют, им только делятся!
Вагин, услышав такое, рассмеялся, не выдержал.
— Пошли, проверим! Свиридовы — за мной! Если сопляк сказал правду, целое гнездо воров выявим! — позвал участковый.
И, приказав толстухе не метаться по дому, быстро раскрыл сумку, указанную Антоном, вытащил из нее покрывало Свиридовых, удивляясь, что те не заявили о пропаже.
— Честно говоря, не верили в помощь. Но соседку не подозревали. Думали, бомжи объявились, — отмахнулся старик-профессор. И, потрепав Антошку по плечу, сказал:
— Спасибо тебе, дружок! Только в другой раз, когда в свою Одессу захочешь, вспомни о нас. Постарайся здесь себя найти! И не ругайся матом. Это неприлично! К тому же брань признак скудоумия, чего о тебе не скажешь. Уважай себя!
Толстуха рыдала на всю кухню.
— Нечего выть, Тарасовна! Собирайся! Ночевать будешь в камере! Расколол тебя пацан! Уже не отвертишься! А то брызгала на меня у шефа, что притон прикрываю. Вот и дотрепалась! Живей шевелись. И ты, молодой человек, с нами пойдешь! Там начальник милиции с вами разберется, куда кого определить.
Антонину Вагин попросил прийти утром в райотдел. Та сжалась в испуганный комок.
— За квартирантов ответ держать станешь! — предупредил строго.
— А за мордобой кто ответит? Больного, невинного человека избил! Да еще грозишься? — не выдержала Серафима.
— Прикуси язык! Сама виновата! Приютила сучню в доме и не следишь, чем занимаются! Будешь возникать, себе приключений намотаешь! — обронил злое.
— Хватит вам грызться! Ты, Иван, не обращай внимания на мать, она старая! Мы с тобой сами разберемся. Антошку вот только отпусти!
— Не могу! Крутой сопляк! Сейчас ему рога не скручу, потом мороки не оберемся. Отделайтесь от них! Добром советую! — сказал уходя.
Егор ничего не слышал, не знал. Он лежал в постели, стонал от боли в спине. Ни встать, ни повернуться.
Что творится в доме, где Антон? Но никто не заходил в его комнату, и человек остался один на один со своими переживаниями и болью, не сомкнул глаз всю ночь. Она показалась ему бесконечной.
Всю ночь проплакала Лидия. Не могла дождаться утра. До самого рассвета просидели на кухне Серафима с Тонькой.
Ждали, что даст им грядущий день?
Их вызвали в райотдел уже во второй половине дня. Сразу к начальнику. Тот принял их в кабинете.
У Лидии и Тоньки дрожали ноги.
— Ну что, барышни? Не умеем жить спокойно? — спросил вместо приветствия и, указав на стулья у стены, велел ввести Антошку.
— Вот ваш жилец и сын! Обе знаете, что натворил! Мириться с таким не можем! Обворовал соседку!
— Она весь город трясет! — вставил Антон, повернувшись лицом, и обе бабы увидели синяки на лице мальчишки. Лидка заорала не своим голосом:
— Это кто ж тебя так избил, сынок?
— Лягавые тыздили! Кодлой! На сапоги взяли!
— Гады! Падлюки проклятые! — запричитала баба.
— Не сдержались ребята! Погорячились. Да оно и понятно. Он их так поливал матом, что заткнуть решили! Однако он грозил переловить всех и разделаться с каждым! Кто простит такое, да еще вору!
— Он вор? А кто Тарасовна? Ее уже домой отпустили! На моем оторвались? Он во всем виноват? — кричала Лидия.
— Да тише ты! Угомонись! Не ори! — цыкнула на нее Тонька и потребовала грубо: — Заткнись! Тебе какое дело до Тарасовны? Об Антошке вспомни!
Лидия осеклась. Умолкла мигом.
— С Тарасовной мы разберемся! Она никуда не денется. Да и доказательств не густо. А вот ваш — не мелочился! Даром, что пацан, но уж украл, так и взрослому потянуться!
— Она для пуза, а я на дорогу собирал. Не последнее стянул. Лишь поделиться заставил! За что в Одессе похвалили б меня! Не снял шкуру с Тарасовны! На этой барухе сала осталось больше, чем на свинье! Я знаю, кого она трясла, кроме Свиридовых. Все засек! Не на халяву всю неделю пас ее! — проговорил Антон.
