Единые жмуры. Все всмятку. Вот и не поверь в слова старика про месть…
— Ты к чему это гундел? — спросил бугор голубятника.
— Як тому, что нам ссать нечего. К смерти фартовых никто руку не приложил.
— А мы и не дергаемся. Просто, жаль иных. Не все там дерьмом были.
Но у Егора что-то под ложечкой заныло. Плечи озноб пробрал. И хотя ни словом никому не сознался, оглядел мужиков с опаской, не решился засиживаться у печки, пошел на свою шконку. А ночью ему приснился погибший бугор фартового барака. Он ворочался на кусках угля, собирая себя по частям. И все оглядывался на Егора. Ухмылялся жутко, оскаленно. А потом нагонял Егора в длинных штреках. Вот схватил его за плечо цепкими пальцами и спросил:
— Закурить найдется?
Егор в ужасе проснулся. Открыл глаза, увидел Нинку, склонившуюся к нему:
— Сигаретка найдется? Дай закурить. А то все магазины уже закрыты! Выручай, дружочек…
Мужик сцепил зубы, сдержав черную брань, застрявшую во рту.
— Ты еще позднее не могла возникнуть, метелка?
— Не решалась долго. Да девок нет. Все смылись. Я одна. Стрельнуть не у кого. Ты один остался. Вот и отдувайся! — смеялась баба, не обращая внимания на раздражение человека.
— Вон там, в брюках возьми! — указал на стул, где висела одежда.
Нинка подала Егору брюки. Потом, размяв сигарету в пальцах, предложила:
— Давай вместе перекурим!
Егор, вспомнив недавний сон, быстро согласился. И, оперевшись на локоть, закурил, глядя в темноту.
— Ты тоже кричишь во сне. Как и я! Оттого девки не ночуют со мной, — тихо заговорила Нинка.
— Ну, я понятно! А тебя какой червяк точит? — удивился мужик.
— У каждого своя болячка, Егор. И мою душу не обошло холодом. Стараюсь вида не подавать, держусь на людях. А когда остаюсь одна, места себе не нахожу. И тут уж не до смеха! Зубами в стенку впору вцепиться…
— С чего бы это? — удивился мужик неподдельно, приметив слезы, сверкнувшие в глазах бабы.
Та отвернулась, не хотела отвечать. И, приоткрыв душу, тут же спрятала ее.
— А я думал, что весело канаешь! Всякий день новые хахали, попойки, тряпки, башли, — усмехнулся Егор и добавил: — Небось от дружков отбою пег? Ты любого растормошишь!
— Это верно! Со зла все! Не от сердца веселье мое. На душе кошки скребут. Да кому сдалась моя душа? На нее спроса нет! Несчастных полно.
— Ты несчастна?! — рассмеялся Егор, не поверив бабе, и оглядел ее, накрашенную, в смелой позе и одежде.
Женщина, казалось, не заметила дерзкого взгляда. И, сделав глубокую затяжку, встала со стула, собралась уйти.
— Ну вот! Разбудила меня, а сама линять навострилась! — упрекнул Егор.
— О чем говорить, коль ты, как все! Сам судьбой бит, а надо мной хохочешь!
— И не думал! Удивился. Это верняк!
— А что знаешь обо мне? Не верил? Вот ты в своем доме! Вернулся к семье. И пусть не совсем здоров, о тебе есть кому позаботиться. Без куска хлеба не оставят. Из-под крыши не выгонят. А я, что псина бездомная! Безродная дворняга! Никому не нужна! Только на ночь. Или днем. А поостынет похоть, и меня на улицу! Мол, пошла вон, сучка! Кому какое дело до того, ела я иль нет, есть мне куда уходить или нет у меня крыши над головой?
— А разве ты о том задумываешься? Почему ж семью не заимела? Иль одного мужика было мало в свое время?
— А есть они — эти мужики? Где ты их видел в последний раз? Одни кобели. Настоящих мужиков теперь нет! Все на распыл пошли! Коммерсантами стали! Вон вчера подвалил один чувырла! Позвонил, спросил девочку, я и возникла! Другие занятыми оказались. Этот лысый кобель в гостинице номер снял! Глянул на меня и говорит: "Что это Антонина старушку мне подкинула? Иль посвежее не нашла?" У меня все оборвалось внутри от злости! Ему, облезлому козлу, давно за шестьдесят! Мне — четвертной! И я для него — плесень! Ну, уломала кое-как! Сладили. Потом так его вымотала, до конца жизни будет помнить. И тряхнула! Всего вывернула наизнанку! За все услуги навар сняла! Нескоро теперь объявится, хорек пархатый! А я его бабки разом в дело! Скоро ли следующий обломится, кто знает?
— А я думал, что ты нарасхват!
— Еще два года назад так было. Тогда все думали, что мне восемнадцать! И кобелей, хоть отгоняй! Да подзалетела на участковом. Хотя все вы — твари и негодяи! — обрубила саму себя.
— Ты и с лягавыми спишь?
— С ним иначе! Ему налог плачу. Натурой! Чтоб не дергал никого здесь. Вот и подзалетела! Он, гад, «скафандров» не признает. Я и забеременела. Не враз доперла! Уже зашевелился, лягушонок! Почти пять месяцев. Пришлось ковырять. Чуть не сдохла!
— Чего ж выбросила? Родила бы для себя! Ведь и твоя кровь в нем была б!
— Ты что? Съехал? Кому он сдался? Мне? Так куда б я его дела? Нынче с мужьями не рожают! А мне зачем? Себе на горе? Во, придумал! — удивилась и возмутилась Нинка. — Я из-за него весь товарный вид потеряла! Постарела сразу на десяток лет, обрюзгла, все опало, что торчало. Морщины появились повсюду. И спрос сразу упал. Даже недавние хахали рожи воротить стали! Будто и не знакомы!
— А лягавый? Ты ему вякнула про кентыша?
— Мусоряга, он и есть мусоряга! Я ему сказала. Да он сморщился, будто я с него баксы на халяву потребовала и говорит: "Не тре- пись! Скорей я забеременею, чем ты подцепишь! Откуда знаешь, что от меня? У тебя за ночь по десятку хахалей перебывают! Так ты на меня их труды повесить хочешь? Не ищи дурней себя! Я за чей-то хрен — не ответчик! Да и не девка! А не хочешь налог давать, пусть другая возникнет, помоложе! Не в претензии буду! И передай Тоньке, если решила вот так от положняка отмылиться, то зря придумала пустое. Я не морковкой делан. Хочет дышать спокойно, пусть не выдрыгивается". Вот так и закончился наш разговор. Я вообще ни на что не рассчитывала. Знала, что у лягавого двое детей, семья. Да и предложи он мне что-то серьезное, отказалась бы. Но обидно стало. Ведь еле выжила, а он, как сволочь, даже не пожалел, не посочувствовал. Не спросил, как на ногах держусь?
Егор слушал, понимая бабу.
— У тебя родня имеется? — спросил неожиданно.
— Есть! Да что толку от нее? Это раньше было семьей! Теперь сознаться совестно! Мать с отцом стали фермерами в своей же деревне. Вроде кулаков! И не боятся, что все, как раньше, повторится. Дадут им салом обрасти, а потом, средь ночи, хвать за задницы и в Магадан! Такое было в нашем роду! Да дураков не проучишь! Опять поверили! А кому? Все тем же! Только с другой вывеской. А с нее что спросишь? Вот и сказали они мне, что им нужна дочь — помощница, но не нахлебница, не иждивенка! Это когда я у них попросила согласья на поступленье в институт. Отказали! Мол, на нашу помощь не рассчитывай! Ты обязана нас поддерживать. А коль не хочешь, живи сама! Я к брату. Тот фирмачом стал. Обувщик! Едва об институте услышал, в вопле зашелся. Мол, он спину гнет сутками, недосыпает, недоедает, экономит на каждой копейке не для того, чтобы меня, бездельницу, содержать! И открыл двери, выгнал вон! Я к сестре младшей, любимице своей. Ее вынянчила своими руками. Она уже замужем за офицером. Думала, хоть там поймут. Но… Зря надеялась. Сестра спекуляцией промышлять приспособилась! Мотается за барахлом в Польшу. Купит там по дешевке, потом у себя на барахолке подороже загоняет. На разницу живут. Ее мужик тоже лоск посеял. Как посидел без зарплаты три месяца, враз стал искать выход, где зашибить на жратву для семьи. И
