Колька вспотел.
— Сам говорил — не с рожи воду пить.
— Такая напоит. Так напоит — не токмо я, никакой хвершал не подможить.
— Нравится она мне. Добрая.
— С какой стороны. Може, пригрела ужо?
Колька молчал.
— Враз видать, хваткая. Ета все когти в ход пустить. Иначе девкой в гроб сойдеть. Ты и ухи развесил.
— Привезти хотел, чтоб сам глянул.
— Упаси тибе Бог. Избу мине не марай. Век твой долгай, дасть Господь, добрая баба сыщетца.
— Вот и поговорили, — уныло буркнул Колька.
Макарыч, продираясь через стланик, матерился по-черному. Парень знал — виной всему Полька. Но что делать? В техникуме многие ребята дружили с девчонками. У кого ее не было — осмеивали. Все считали себя взрослыми.
С Полькой он познакомился на вечере в техникуме. Она стояла одна. В глазах слезы. Все девчонки танцевали, а ее никто не приглашал. Даже на кофту никто не посмотрел, что купила с первой стипендии. И уж совсем была готова девка разрыдаться от злости, как вдруг услышала:
— Станцуем?
— Конечно, — не скрывая радости, кинулась она к Кольке.
Поздним вечером шла по улице медленно. Пусть все видят, что с парнем Полька идет. Хотелось завизжать от радости, когда мимо подружки проходили. Не веря глазам, удивленно останавливались. Если б это не первый вечер, велела б под руку себя взять. Пусть девчонки с зависти мрут. То-то теперь пугалом никто ее не назовет. Она смотрела на Кольку. Симпатичный, ничего не скажешь. Внимательный такой. Морсом угостил. Пальто помогал надеть. Эх, жаль, что дорога к общежитию короткая. Уходить не хотелось. Сердце мячиком прыгало. А Колька недогадливый. Протянул на прощание руку и исчез в темноте. Даже свиданья не назначил. Полька успокаивала себя. Мол, сам найдет. И нашел. На другой день.
Колька не понимал, почему ребята так недолюбливали девчонку. Обзывали совсем скверно.
— Что она вам далась? Не всем же красивыми быть, — взвихрился парень. Даже стукнул кого-то в ухо.
— Дурак! Да она, она вконец дрянь, наших девчонок, знаешь, как опозорила?
— Фискалка.
— Скряга!
— Дура, — загалдели парни.
Колька хотел было выскочить из комнаты, но его удержали.
— Стой! Послушай!
— Моя Наташа с этой в одной комнате жила. Мы с Наткой давно встречаемся. Как-то на вечере были. Ну и та тоже. Увязалась с нами. Одной,
мол, страшно. Плелась следом. Мне, как на грех, шарф на Натке в глаза бросился. Похвалил, что идет он ей. Так та сзади кинулась. Шарф тот с Наткиной головы содрала. Оказалось, что она его ей на вечер дала. А мне неловко. Люди идут, оглядываются. Натка чуть не ревет. Зима. Холодно. До общежития далеко. А тут еще Полька идет рядом и орет. Нечего, мол, чужое носить. Свое иметь надо. Дал я ей тогда по зубам, наутро она к директору. Чуть из техникума не выгнали из-за той твари.
— Это что. Вот как она трояк пожалела для Танькиной матери…
— Как?
— У девчонки мать умерла. Отец на пенсии. Решили с похоронами помочь. Собраться по трояку. Так Полька при всех скандал закатила. А что, говорит, как на дармовщину всем умирать понравится? Не хочу из-за них голодом сидеть!
— Это она с виду тихая. В душе у нее черт сидит. Не из-за лица с нею не дружат. У нас тоже не красавицы. Но хоть что-то ценное, да есть. С твоей не то на профиль, за ягодой нельзя пойти. Ненадежная она. Злая. И что ты с ней встречаешься? — удивлялись ребята.
Но Кольку уже тянуло к ней. Не верил разговорам. Да и зачем? Не может его Полька быть такой. Она вон какая смешная. Все в стороне держится. Жалуется парню, что худеет сильно из боязни, что он с другой дружить станет. Однажды целый пузырек одеколона на себя вылила, чтоб Кольке больше понравиться. Парню даже плохо от этого стало. Он не любил одеколонов. Она же губы стала красить под морковку и волосы на тряпочки крутить. Такую вот в рожках он увидел ее и перепугался. Чуть не ушел от злости.
— Будь самой собой, — просил парень Польку.
И уж совсем было повез ее домой к Макарычу.
Билеты взял загодя. А вечером перед отъездом решили на кладбище сходить за черемухой. Большие букеты нарвали. Колька влез на дерево еще несколько веток добавить да вдруг шаги услышал. Глянул, кто-то через могилы ломится. Прямо к ним. Полька мигом через забор перемахнула. Букет бросила.
— Коль, это я, Женька. Сорви и мне, — попросил парень.
— Черт тебя поднес! Откуда выведал?
— Полька похвасталась.
Вдвоем они тогда молча перекурили под обломанной черемухой.
Он не пришел за нею. Улетел домой один. Молча, уже совсем по-мужски, проводили его ребята.
Колька знал, что больше не придет к ней. Понял: значит, не зря вот так говорили ребята. И все же теперь, сам не зная зачем, ляпнул о ней невпопад Макарычу, поделиться хотел, рассказать. Тот и слушать не стал. Вон уже и до зимовья рукой подать, а он молчит, будто с соленым матом язык проглотил. Лишь подойдя к порогу, сказал, как обрезал:
— Человеком стань, а уж потом дело вольное. При бабе што имел — потеряешь. Весь ум высушит, ровно проказа.
Не знал Колька, что ждет его утром.
А оно народилось теплым, солнечным. Умытым небом в окошко глянуло. Макарыч за избу пошел доглядеть, как там пчелы приручаются. Перед сыновним приездом два улья смастерил. Хотел Кольку медком побаловать. Свою затею в большом секрете берег. И только было кусты смородины разгреб, где улья прятал, как вдруг услышал:
— Здравствуйте, дедушка!
Лесника будто шмель в зад ужалил. Взвихрился от неожиданности. Да так и остался на месте с открытым ртом. А девчонка засмеялась заливисто. Ну вот хохочет и хохочет! Аж слезы у нее на глаза навернулись.
Макарыч, опомнившись, тоже рассмеялся. Незадачливо поскреб затылок.
— Напужала ты мине.
— Вижу.
— Ну, здравия тибе. Откудова ж эдакую махонькую к нам Господь послал?
— Да я тут неподалеку с геологами работаю.
— То-то я не догодалей, — указал Макарыч на брюки и рубашку девчонки. И спросил: — Давно здеся?
— Вчера пришли. Да только начальник нас бросил. Одних. Сам уехал ученость защищать.
— Хто у вас главнай-то?
— Потапов… Может, слыхали?
— Как жа! Тому сына бросить не жаль. Мать родную запродаст. А вас-то и подавно…
— Есть хочется, — потерла живот девчонка.
— Давай в избу, — скомандовал Макарыч. Немного опередив, икнул: — Марья! Встречай гостью!
Колька ничего не знал. Возвращался с речки. Он успел искупаться, а потому шел в трусах, босиком. Макарыч, завидев его, улыбнулся и не предупредил.
