Парень опешил, стоя у косяка. Потом, как ни в чем не бывало, подошел:
— Здравствуй, — протянул руку.
— Ну весь в мине. Не посрамил, — обрадовался лесник.
Зоя понравилась всем.
Полька, Полька… Лицо забылось. Все, что было с ней, ушло безвозвратно.
А Зоя — вот она. Чай пьет с покряхтываньем, как Макарыч. Картошку печеную ест почти нечищенную. Некогда. Вначале Кольке захотелось, чтобы у него вот такая же сестра была. Такая же ловкая, как мальчишка.
Макарыч любовался девчонкой. А та, поев, на иконы уставилась. Смотрела, будто впервые увидела.
— Много-то как и все красивые! — восхищалась девчонка.
— Разе впервой видишь?
— Ага.
— Огчево жа? — удивился Макарыч.
— У нас в доме таких не было.
— Тьфу, идол. Выходит, тож анчихрист?
— Нет. Чеченка я.
-Што?
— Ну, национальность моя такая. С Кавказа сюда приехала.
— Вот пропасть. И как только Господь людей не обзоветь? Ровно по празднику тешилси, всяких понастрогал. Они жа, супостаты, ево не ведают. Не по-людски так, — буркнул Макарыч.
— Ты не сердись на него, он у нас хороший. Правда, с характером, — сказал Колька.
Зойка помрачнела.
— Я на одном сердитом воду вожу, — встрял Макарыч.
— Ну, ладно тебе, — оборвал парень.
— Я не анчихрист. Просто наша вера и обычаи мне многое покалечили.
— Пошто эдак?
— Из дому из-за них сбежала.
— Вона как!
— Чуть замуж не отдали.
— Так то разе худо?
— Еще бы! Силком-то. Да и к чему мне такое?
— Што ж родители оплошали?
— Я тому парню чуть не с пеленок обещана. Старики подарки за меня получили.
— От оказия. Што ж ныче-то сталось?
— Ничего. Поначалу искали. Потом надоело. Вернули, наверно, подарки. Мне, правда, семь разведок сменить пришлось.
— Ух ты, молодчага. Как же сбечь смекнула?
— На лошади. Лесник чертом крутнулся.
— Вот девка! Мине б тя по молодости. Ужо не упустил ба!
Зойка, глянув на Макарыча, снова засмеялась. Туча прошла стороной.
— Сколь годков-то тебе? — спросила Марья.
— Семнадцать.
Макарыч отчего-то задумчиво посмотрел на нее. Горькие, глубокие, как раны, морщины пролегли вдоль лба. Да глаза его поземкой затянуло. То ли припомнил свои семнадцать, то ли чужие тягостные пожалел. От того весь сник, сгорбился. Жизнь пыталась его в рог скрутить. А он ей рога ломал. Так на кулачки и тягались.
— Спасибо вам, мне пора, — встала Зойка,
— Отчего так скоро? — всплеснула руками хозяйка.
Да меня, наверное, ищут.
— Как жа вы теперича без главново начальника? — удерживал Макарыч.
— А какой толк от него. Мы себе проводника ищем.
— Куда свово дели?
— Я же сказала. За ученостью уехал. Он и за проводника был. Места, говорил, знакомые. И правда, не блудили.
— Обнюхалси, знать. Попривык.
— Нам от того не легче. Без проводника мы что без головы. Вот и ждем Потапова. Ни профиля, ни заработка нет. Запрашивать продукты и то неловко. Мне-то ладно. У ребят семьи. И время идет.
— Работы надолго запланировали? — спросил Колька.
— На три месяца.
— Где последний репер ставить будете?
— В верховьях Каторжанки.
— Ну что, отец, может, я к ним пойду проводником. Как думаешь?
— Да Бог с тобой, Коля! Что мы тебе плохого сделали? Не успел дома побыть, нас порадовать, а уж и бегишь? — заплакала Марья.
— Выручил бы ты нас, — тихо, будто сама себе, сказала Зоя.
Макарыч теребил бороду. Ему очень не хотелось отпускать парня. Наскучался по нем. Вон уже какой подмогой в доме стал. На работе заменяет. Туго без него в избе. Да и потолковать-то по-мужичьи не с кем. Колька вон какой башковитый. Годов хоть и мало, но соображенье, что у матерого мужика. Годы свои давно перерос. Макарыч даже советуется с парнем иногда. С другой стороны — пора Кольке себя на людях показать. Может, к Зойке потянуло, дай-то Бог. Хоть ту забудет, что на бумажке в кармане сидит. Эта девка куда с добром. Отчаянная голова. Хорошей бабой будет. То не беда, что оба молоды. Смолоду всякая ягода вкусная. Там, где что оботрется, обомнется, перемелется. Глядишь, еще внуков поняньчить доведется. И Макарыч, глянув на Кольку, сказал:
— Поперед пути не стану. Коли хошь, чуешь, што надо — иди.
Марья побледнела. Залилась слезами пуще прежнего. Запричитала:
— Одумайся, отец! Вдруг сгинет. Единый он у нас. Не пускай. Млад еще. Голова горячая. Рано ему в тайжищу-то. Нехай дома. Около нас. Все сердце по нем изведется. Каждый день слезы душить станут. Не терял он там уголь этот, распроклятый, золото не закапывал, зачем искать станет? Кто его накормит, обстирает там? Да неужто ему девчонка нас заменит? — обиделась она на Зойку.
— Не из-за себя зову, — вспыхнула та.
— Хошь бы из-за сибе. Так то не зазорно. Баба за свое щ асте руками ухватитца должна. Ить такия, как наш, на тышшу единай, — похвалился Макарыч и добавил: — Чай, в науке уже цельный год отбыл. Через три зимы сам начальником сделаитца.
— Зачем ты, отец, такое вот зря говоришь? — перебил его Колька.
Макарыч хитро подморгнул ему.
— Так я сегодня и пойду, — решил парень.
Довольная Зоя улыбнулась.
Макарыч вышел на крыльцо проводить Кольку. Не целовал. Ни о чем не просил. Только слегка стукнул парня по плечу. Подтолкнул к Зойке и сказал:
— Ступай! Да не оплошай там.
Он долго смотрел, как все дальше в тайгу уходили Николай и Зойка. Вот они и совсем скрылись с глаз. Лишь легкое потрескиванье сучьев жгучим эхом отдавалось в сердце лесника.
— Што ж мине н онче осталось-та? С Марьей носки вязать? Али тараканов на печке пужать? Вот идол. Внутрях пусто. Ровно мыши там попировали.
Знал лесник, что, отпустив Кольку, снова будет изводиться по нем. Но как иначе? Ведь вон и старые деревья подолгу поросль от себя не отпускают. Под крышу прячут, как наседка цыплят. А молодь настырная. Чуть на ноги покрепче встанет и — прощай мамкина юбка. Пусть снег на неприкрытую голову, пусть мороз жжет до печенок, сладок ей горький урок. На молодом теле синяки да ушибы скоро заживают. Коя шишка и посвербит, так и то на пользу.
