Здесь и Зойка осмелела. К Макарычу подошла. Тот в щеку девку чмокнул свойски.
— Плохо мне, Макарыч, — не сдержалась она.
— Застыла?
— Наверно. Жар измучил.
— От лихо. Ну погоди!
И шагнул он к начальнику. В сторону отозвал. Забурчал вполголоса. Тот поначалу растерялся. Потом махнул рукой:
— Будь по-твоему, забирай обоих.
В обратный путь двинулись сразу. Втроем. Макарыч приметил неладное меж ребятами. Потому вызвал на разговор. Опасности пути сближают поневоле. Войдя в глухомань, гуськом шли. Колька девчонку за руку взял. Затылком Зойкино дыхание чувствовал. Макарыч не поворачивался. И Колька ощутил, как понемногу освоилась в его руке Зойкина ладонь. Легла удобнее. Парень сам не знал, зачем стиснул ее накрепко. Зойка не отняла руку, не одернула. У Кольки внезапно загорелись щеки.
— Устала?
— Нет.
Л тут бревно на пути. Не заметил, упал. Зойка с ним.
Макарыч хохотнул. Ногами кренделя выгнул. Колька, оплошав, ткнул бревно в суковатый бок. Вскочил, протянул девчонке руки. Та встала, потирая колено.
— Больно? — нагнулся посмотреть парень.
— Терпимо, — слабо улыбнулась Зойка и ойкнула испуганно.
Колька подхватил ее на руки. Прижал к себе и махнул через бревно.
Не вовремя оглянулся Макарыч. Испугался, что отстанут ребята. А тут… «Эх-х-х, филии слепой, помешал», — выругал себя лесник.
Зойка смутилась:
— Пусти.
— Подумаешь, тебе же лучше хотел, — отпустил ее Колька.
И снова шли молча. Но тайга ссор не любит. Вдвоем к светлячку бросились. Щека к щеке. Зойке жарко стало. А парень не встает. Глаза в глаза.
— Ну что ты злилась?
— Макарыч чуть не погиб. К тебе шли. Чего не пошла со мной?
— Сапог не было. Видишь, — показала девчонка свои совсем порванные.
— Что молчала?
— Думала, пройдет. Да хуже стало.
Кольке будто пощечину дали. Покраснел.
— Ты, это, я… Да что там, если сможешь, не обижайся, — попросил он неуклюже.
— Я и не думала.
— Значит, порядок?
— Ага!
Никогда никого не целовал Колька. Не умел. Может, стеснялся А тут — была не была!
Зойка обвила шею руками. Прижалась.
— Любишь?
Девчонка молчала. Где-то в отдалении нетерпеливо кашлял Макарыч.
Колька схватил Зойку на руки, вприпрыжку догнал лесника. Опустил девчонку.
— Ушибла колено вот, — сказал Макарычу.
Тот понятливо хмыкнул.
— Я тож по молодости коленки сшибал. Ноне, как на собаке, зажили. Зою от такова оберегай. Негоже ей. Свои — не жалей.
— На бревно наткнулись, — оправдывался Колька.
— Разе там место? Ее ить на руки брать надобно. А ты — на бревно, — стыдил Макарыч и добавил: — У мине училси б. Ухажер с тибе, как с ведмедя певчий. Тут сторожко надоть.
А через некоторое время сказал, обернувшись:
— Костерок ба!
Макарыч снял с пояса неразлучный котелок. Его своим дружком называл. Закопченный, в рубцах и вмятинах котелок был очень похож на хозяина. Крутнувшись на месте, Макарыч пошел воды зачерпнуть. Ребята треногу смастерили. Костер вскоре вспыхнул, затараторил по березовой коре, стланику. Осветил хмурую тайгу, взбудораженные лица ребят. Тяжело топая, возвратился Макарыч.
Древний, мудрый огонь! В ночи он спаситель. С ним ни холод, ни зверь не страшен. И длинные тени деревьев не прятали во тьме лесных духов. Бородатые пихты и те над костром лапы грели. Зазолотились в его свете. На радостях смолистую, терпкую слезу пустили. Жарко горел костер. Медленно взмывал в темноту пар от закипающей воды в котелке.
Макарыча разморило. В сон потянуло. Размечталась о чем-то Зойка. Задумался, глядя на костер, Николай. Он и не заметил, как, подкравшись к рюкзаку, ворует из него сахар бурундук. Хитровато оглядывается. За щеки сладость прячет. Боится дышать. Торопится. Да жадность подвела. Носом в сахар влез. Чихнул. Макарыч проснулся. Заметил воришку:
— Цыть, шельма, харчись по-совести! Брюхо набил, так и за пазуху норовишь?
Бурундук с испугу сел на зад. Передними лапами замахал, словно оправдывался.
— Каналья, ишо отбрехиваитца. Я те, — лесник кинул в зверька шишкой и тот, задрав хвост, юркнул в ночь: — Непутяга трусливай! А хвост сучком держит, гордыню кажить, — хохотал Макарыч.
А Зое виделись горы Кавказа. Другой костер, совсем небольшой. Около него старый отец. Тот, который любил ее по-своему. Строго. Совсем редко называл девчонку серной, вместе с зурной пел гортанные песни предков. Зойке вспомнилось, как отец учил ездить на коне верхом. Держаться в седле. Где он, что с ним теперь? Какие песни поет горам? Худые плечи девчонки дрогнули… Сорвались с ресниц слезы.
А Колька смотрел в костер. Вон головешка совсем обгорела. Раскудлатилась. Приподнялась. И стала похожа на Полинку. Вот она смотрит на парня удивленно. Подалась вперед. Но огонь не пускает. Голова Польки почернела, свалилась отмершим углем.
— Фу ты! — стряхнул с себя неприятные видения парень.
— Ну, маленько оклемались? Пошли дале.
Макарыч усердно затоптал костер. Залил угли остатками чая. Сонная тайга съедала шаги людей. Слезной росой след кропила. Распрямляла потревоженные ветки, траву.
Вместе с рассветом они пришли в зимовье. Акимыч не спал, ждал внука.
Встретились сдержанно. Дед оглядел парня слезящимися глазами. Улыбнулся. И, похлопав по руке, сказал:
— Ишь, порода дает себя знать. Необхватный вымахал. Дюжий мужик. Весь в меня. Не забыл деда своево?
— Помню, — отвернулся Колька.
— И то ладно. Вот поглянуть решился. Думал, помру. Не помирается. Притащился к тебе. Не прогонишь?
— Што глупое городишь? Живи хошь всю жисть тута. У Кольки своя путя. Ты ему не помеха, — оборвал Макарыч.
— Не встревай, може, ево послухать желаю.
— А мне что? Живите здесь.
— За што осерчал? Не изведывал?
— Учился.
— То-то и оно, ученая голова сердца не разуме- ит. Стылая к людям. Родной крови не признает.
— Хватит, дед! — не выдержал Колька.
Акимыч от неожиданности рот раскрыл. А слова в горле застряли. Внук выскочил из избы.
— Чево ты Кольку ровно коня в узду берешь? Помягше с им надоть. Вырос, сам видишь. Чево на горло ногой наступаишь? В ем свой ум имеитца. Тибе ба утеху, ему жисть надобна, заладил, што комар, и нудишь, — отчитывал старика Макарыч.
