— Неужели ты и вправду смерти не боишься? — удивился Колька.
— Ей-богу! Не брешу.
— И жить не хочется?
— Почиму жа? То дело другое. Жить кажной твари охота. Я ж те про кончину толковал. А она придет — не спросит. Мине к ей уж не готовитца. Давно сговоренай.
— Плохо тебе жить?
— Ни от таво! Однако ж година моя настанит. Усе мы грешнаи смертны.
— А я боюсь умирать.
— Раненько, погоди. Поспеишь на погост.
— Интересно, сколько я проживу?
— То от Господа. Сколь положит ен, так и будит. День в день.
— Мне подольше хочется.
— Эх, Колька, иной годов сорок протянет едва, маетца. Все хворает, смертушку кличит. А она ровно оглохла. Другой век цельнай живеть и хочь ба што! Тут не угадаишь. Кажному свои и планиды, и кончины…
Макарыч шел торопко, также бежали торопко мысли в его голове. Но вот он совсем неподалеку от себя след увидел. Тот самый. Еще свежий. Теплый.
— Знать, я тибе, а ты мине следишь, — шепнул Макарыч и медленно пошел по следу.
Он знал: до берлоги еще добрый десяток верст. Слышал раньше, что медведи заранее чуют своего убийцу. Знают день. Нередко навстречу выходят.
Или засаду устраивают. И уж тогда кто кого… Бывало, сделает медведь петлю, вернется на прежний след. Тут и подкараулит преследователя. Рассчитается с ним сполна.
Лесник отошел в сторону, прислушался, пригляделся. Тихо пошел дальше. Снял ружье с плеча,
проверил заряды. Нож поближе сдернул, под руку. И, глянув вперед, заметил: следы повернули за стланик. Как знать — роковая ли то петля? Или зверь двинулся дальше? Макарыч решил передохнуть. Он отошел па несколько шагов. Ему захотелось закурить. Но словно кто удерживал руку, что потянулась за кисетом. А тайга напряглась, выжидала.
Даже ветер утих, угомонился, наблюдая за человеком. Тоже ждал. Треск сучьев послышался внезапно. Макарыч вскочил. Медведь появился тут же. Да, он шел по следу. Лесник выстрелил, почти не целясь. Потом снова. Туда, где по его предположению была голова медведя. Сам в сторону метнулся. Ни звука вокруг. Только кровавый след уводил в тайгу. Макарыч зарядил ружье. Чертыхнулся. Решил пойти по следу. Хотя знал: подранок лют. Теперь ему лучше не попадаться. Выследит, отомстит. Но сейчас он бессилен. Разве только последнее соберет или нападет сзади.
— Э-э, была не была, — махнул рукой лесник.
Медведь не мог уйти далеко. Это он сразу понял. Левая передняя лапа едва касалась земли. «Значит, коло серца прошил», — сообразил Макарыч. И снова с оглядкой двинулся вперед.
Зверь лежал, перевалившись через корягу. Судорожно греб под себя землю.
— Прости, голубчик, и не мучьси, — выстрелил в него лесник.
Медведь обмяк, перевалился на землю.
— Все мы смертны. Седня я тибе, взавтре мине твой сын разделаить, — вздохнул Макарыч.
Он быстро освежевал медведя. Повесил шкуру на дерево, мясо укрыл палаткой. Сам за костер принялся.
— Слава тибе, Господи, не думал скоро воротища, ан ишь как пофартило, — шептал он небу.
Марья даже глазам не поверила, когда на другой день муж вернулся за конем.
— Я спала, думала, не скоро придешь. Знать, добыча легко далась, ништо не грозила? — спрашивала она.
Макарыч поддакивал. Он ничего не хотел рассказывать жене. Пусть ей будет спокойно, решил про себя. А по дороге не раз смеялся над обманчивым бабьим сердцем, что не знает, где ждать беду, а где нет.
«Заверни я тады на ентот стланик, ужо б навряд ли мы с тобой сустрелись. Заловил ба ен мине, ровно ту курку во шши. Ить и переждать стоило самую малость. Легко? Оно вона как. Друг дружку стерегли. То по-доброму не кончаитца. Все Господь подмогал. Разе то во сне узришь? Не я ево, дак ен мине загробастал ба. А ты — легко! Отделалси намедни легко. Завтре што сдеитца — не ведаю таво. Мож, не краше таво ведмедя сгину», — думал лесник.
Телега прыгала на кочках. Ухала. Опасливо прядал ушами Орел. Озирался. Ступал сторожко.
— Н-но, мать твоя коряга плешатая, ишь мослы берегеть, кобель трусливай! Давай скореича, дубину б те в бока!
Орел не знал этой дороги. А тут еще запах медвежьей крови. Густой, приторный. Он лез в ноздри. Конь не любил запаха крови. Шарахнулся от него в сторону. Испуганно захрапел.
— Мать твою, героя ждала, дурака выродила! — ругал коня лесник.
Тот и вовсе взвихрился. На дыбы вскочил. Оглобли вывернул.
— Стой, стерва! Стой! Пришибу! — кинулся к нему хозяин. Улучив секунду, кулаком огрел по морде. У Орла из глаз слезы брызнули. Он присмирел. — Я те! Болерун треклятай, — совал коню кулак под нос Макарыч.
Орел дал себя впрячь под ругань и тычки. Смотрел на Макарыча недовольно.
Лесник погрузил мясо в телегу, прикрыл его шкурой, взял вожжи. И конь рванул с места в бег. Как ни кричал лесник, Орел несся, ровно на скачках. Сзади трепыхалась, вопила на все голоса телега. Голоса Макарыча не было слышно.
Подскакав к зимовью, конь круто развернул телегу, и та, не выдержав, развалилась.
Орел загнанно дышал, вздрагивал, ожидал расправы. Но леснику было не до него. Он еле встал. Охая, отнес мясо в сарай. А выйдя, почувствовал, как болит бок, спина. Может, от тряски или от ушиба, только дышать стало невмоготу.
Марья быстро истопила баню. Всю ночь растирала Макарыча. К утру ему полегчало. Целый день он ладил телегу. А потом в село поехал. Повез мясо.
Марья знала, что пересилил себя муж. Перескрипел хворь. Но тревога за него росла безотчетно. Ведь не в тайгу пошел. По ровной дороге в село поехал. А сердце ныло и ныло. И не выходила из него тревога по Макарычу. Как он там в пути один?
…Орел, ничего не подозревая, бежал рысцой. Он любил ровную, говорливую дорогу. Здесь знал все. Мог в темноте каждый бугорок объехать. Вон как звенит под копытами дорога! Можно бы и побыстрее, но хозяин молчит, значит, не к спеху. Можно не торопиться.
Макарычу стало плохо почти сразу — едва отъехал от дома. Такая знакомая тайга вдруг запрыгала, заметалась перед глазами. В серый дым превратилась. «Пожар, што ли», — мелькнуло в сознании. Да, вон какой огонь. До самого неба. Батюшки, как же не усмотрел? Хотел закричать, остановить коня, но руки не удержали вожжи, выронили. Лесник упал на спину. В висках заломило. А тело его будто как тогда на каторге, в глухой камере, калеными прутьями секут. Нутро вот-вот вывалится из шкуры. Но нет, это не прутья. Это медведь навалился на него. Душит. Скоро кишки выпустит. Вон лапу уже поднял. Смешной. Умереть-то не жутко. Лишь бы скорее. А он еще лапой по лицу водит. Зачем? Но вот и медведя не стало. Сбежал или спрятался. Перед глазами туман. Черный. Как дым от паровоза. Вот он совсем близко. Даже потрогать можно. Но что это? Макарыч пытался вздохнуть и не смог. Он падал в яму. Глубокую. Пытался удержаться за края, но свалился вниз.
