— Ничего, Макарыч, скоро оживем.
— То ты им сказывай.
— Этим горностай ни к чему.
— Пошто так-то? На кус хлеба променяют. Голод — худче тешши.
— Схожу я к ним. Может, поможем чем.
— Ох, голубчик! Там столь дырья — всем миром подсоблять надобно. Дом искособочилси. Хозяйство — едины воши. Баба напрочь измаялась. Ртов полон дом. А ложки пусты. В каструлях мыши водитца перестали.
— Да, плохо.
— И я про то ж.
— Ну, а что подскажешь?
— Тибе видней. Думаю, мужиков в тайгу справлять пора. На охоту. Ведмедей, оленей малость стрелять. Стариков на рыбу. Нехай сетями ловють. Бабье бездетное в подмогу. Все легше ста- нить беду одюжить. Наказаньем не проймешь — озлишь.
— Кто в тайгу-то пойдет? Ведь в селе-то среди мужиков одни калеки. Тут же охотником надо быть. Где я таких отыщу? Одна надежда на тебя.
— Подмогу, сколь можно. Нехай, те парнишки, што повырастали, на выручку идут. Поднатаскаю маленько. Глядишь, с какова толк получитца.
— Надо обдумать.
— Чево тут думать? Времечко ноне тяжкое. Думки на голодное брюхо худо в башку лезут. Не дале утробы.
— Тяжело тебе будет с ними, Макарыч. Они неслухи. С ними до беды далеко ли?
— Самово всю жисть неслухом величали. Погляним. Можа, обчий толк сыщу.
— Я-то хотел предложить тебе на пенсию. Поработал ты много. Отдохнуть пора. Да все не время. Сам видишь.
Макарыч побагровел.
— Можа статца, и не рысак я ноне, ну и не кляча, штоб воронью к падали добавкой быть. Дело свое на участке справляю. Не ведаю, за што осерчал. Аль сам здоровше? Моя пензия вот, — лесник вытянул перед председателем почернелые, шершавые руки. — И подмоги, покудова не кончусь, не стребую. Вся моя жисть в их. Ты жа об других печальси. Об малых, што безвинно сиротами растуть. Им шибко хлеб нужон.
Лесник отвернулся, закурил. Густые кольца дыма медленно поплыли к потолку.
— Нам обо всех думать надо. Ты тоже не двужильный.
— За мине пред Богом нихто здравия не вымолить и грехи не счистить. Сам за сибе ответчик, коль сгину — пора. Детвы нет. Баба тож не молодайка. Поплачитца да и перестанет.
— Все мы умрем, Макарыч. Да только каждый по-своему. О другом вот и памяти не останется.
— Из памяти саван не шить. Поди, и мине не всяк добрым помянить. Многи черным облагать.
— Все мы не без горбов, но у каждого он свой.
— То ведомо с мальству.
— Ну так что? Значит, учеников к тебе
подбирать начнем?
— Валяй.
— Может, сам это сделаешь? А то я в этих вещах не слишком разбираюсь. На охоту же надо тонко подбирать напарников.
— Кой тут выбор. Хто согласнай — бери. Много ль их, хлопцев, повыросло? Всех знаю. Силком не тащи. Обскажи, што да как.
— Ну, хорошо. Когда присылать-то?
— Справь их обувкой, одежей и гони. Нече засиживатца. Я не помешкаю.
Ждал Макарыч две недели. Но никто к нему не приехал. Марье о разговоре с председателем ничего не сказал. Ждал. Но на третью неделю не выдержал. Снова в село поехал. В сельсовет. Ждать больше не мог. Снег начинал таять. Вот-вот медведи из берлог повыйдут. Пробки повыкинут. Исхудают. Какое тогда с них мясо? Сами за охотниками начнут следить. На голодного лучше не нарываться. Да и зачем зверя зря губить?
Лесник решил поторопить председателя. Обсказать все по порядку — мол, ждать больше нельзя.
Тот, поздоровавшись с Макарычем, глаза вниз опустил. Словно в чем провинился.
— Не повезло. Не отыскал желающих. Никто не захотел. Вызвались трое мужиков. Но они не помощь. Что с ними делать станешь? Двое от рождения убогие. Просился еще мужик. Но куда ему? Он ружье-то не осилит поднять.
— Хто?
— Дед Варлампий.
— Зазря осек. Ен охотничил долго. Ведмежий промысел ему ведом. Рука не квелая. Коли пожелал. Не след те было ему отказ чинить.
— Так он, поди, еще потоп помнит.
— Не гляди на леты. Вона твои юнцы пострухали. Спужались. То-то. А мы хочь и древ н ии, как мой Колька лаилси, свою лямку потяним не худче молодших.
— Давай тогда так. Я с ними еще раз переговорю. Сам.
— А те двое хто?
— Двое братьев. Журавлевы.
— Знаю. Запойцы. Шарамыги. Со всюду их гнали.
— Говорят, что охотились раньше.
— На сивуху да на баб. Старшова баба коромыслом окалечила. Потому горбатай сделалси. Меньшой, што глаза заячьи, пуганай. С пеленок пеной заходилси. Ходить паралитиком. Прыгаить завсигда. Ведмедей до обмороку насмишать. Старшой — горбун, ишо и припадошнай. С сивухи все. Заместо воды ее жрал. Напасть и одолела. Опосля третьей рюмки все на бабу свою жалитца. Мол, всю красу мужичью спохабила, идол. Меньшова ионе разе на курке женишь. Вона какая голодуха на мужиков, а не едина на ево не позаритца. Все потому, как дурной ен, все умишко выветрило.
— Наверно, потому, что он калека?
— Не-е, баб ноне не проведешь. Война-то во на сколь сгубила. Не тела окалеченаво, души убогой боятца пушше наказанья.
— Ну вот, видишь! Кого с тобой пошлю?
— А я и не гордай. Давай и етих, коль согласная. Абы разделывать помогали, бесы.
Председатель лишь головой качал.
— Не тушуйси, справляй да шли, — торопил его Макарыч.
Уезжая, он завернул на почту. Но от Кольки ничего не было. Вот уже три месяца. Он решил и об этом не говорить Марье. Знал: та все поймет без слов.
Нет, совсем не просто согласился на учеников Макарыч. Много бессонных ночей думал, как быть. Знал и сам чувствовал — с годами все тяжелее становилось. А тут еще…
Много раз с Марьей, да и один, останавливался он переночевать у Варвары. В ее семье Колька рос, когда в школе учился. Хорошая была семья, крепкая. Встречать в ней умели гостей. Хозяева хлебосольством славились на всю округу. Но судьба отвернулась от этого дома. Прочно поселилось в нем горе.
Макарыч и сейчас не объезжал этот дом. Всегда гостинцев детворе привозил. Помогал харчами. Видел, как радовались его приезду дети. Помогали носить в дом мясо, рыбу, мед. Иногда, не утерпев, по дороге ели. Лесник видел, как со временем бледнели, словно таяли, лица ребятишек. Потому именно о них заговорил с председателем. Хотелось леснику взять под опеку старшего сына Варвары. Человека из него сделать, охотника. Но тот, видимо, отказался. А может, мать не пустила. Кто знает? Не раз он видел ее детву в тайге. То на фонарь зайцев ловили, то ледянки ставили. Отраву лисам подкидывали. Уж на что жалел их Макарыч, но однажды не выдержал. Оттаскал за уши старшего. Да и как тут стерпишь. Весь выводок, восьмерых лисят сгубил. У Макарыча от того в глазах потемнело.
