— Верняк! Пускай Шакал от нее волком взвоет! — пожелал Гнида, испугавшийся попереть против всех.
— Ас кентами Князя как будем? — спросил Дрезина.
— Я же ботал до схода, берусь вместе с кентами достать их из тюряги! — перекрыл голоса всех Шакал.
— А для чего тебе их выручать? — удивился Дрезина.
— У нас свои счеты! — оборвал Шакал.
— Закон нарушать?!
— Не дергайся! К тебе их приведу! Всех троих! — пообещал Шакал и повернувшись к паханам, сказал:
— В этой ходке канал со мною в бараке один фартовый по кличке Тюря. Вряд ли кто из вас, кроме Гниды, знает его. Они отбывали в Сибири. В номерной. Три года назад. Вместе в бега намылились. Слиняли из зоны. Неделю в тайге блудили, в снегах. А когда нашли дорогу, Тюря уже ходули поморозил. Хилять не мог. Хамовки мало осталось. Но Гнида есть Гнида! Все забрал у кента до последнего сухаря. И бросил одного. В снегу… Живого. Но обмороженного! Тюря просил убить, чтоб не досталась душа зверю.
Но Гнида рассмеялся. И ушел. Целую ночь тот отбивался от волков. А утром его нашли местные жители. В нем уже жизни почти не осталось. Взяли они Тюрю, выходили. На ноги поставили. Да кто-то из деревенских высветил. За ним
приехали. Замели по новой. Те жители деревни Тюре и теперь грев посылают. Ждут его. А не фартовые… Не бросили, не прохиляли мимо, не вырвали последнее из зубов. И ту, мороженую пайку, не отняли у обессилившего. Да за такое! — скрипнул зубами Шакал.
— Из закона Гниду!
— Чем докажешь? — остекленели глаза Дрезины.
— Вот письмо Тюри. Он просил передать его сходу. А потому, даже если он тут и слова не вякнул, такое я не занычил бы! — отдал письмо Шакал.
— Из паханов и из закона его — гада! В шею гнать! — зашумел сход.
Дрезина, читая письмо, бледнел:
— Кенты! Шакал не все знает. В письме большее, — и стал читать.
Гнида попытался незаметно выскользнуть. Его прихватили у двери напористые руки.
— Куда мылишься, недобитая?
Гниду выкинули из хазы лицом в пыль, без сознания. Сход вывел его из паханов и закона, а стремачи, услышав вмиг сообщили малине о решении паханов.
— Клевая судьба твоя! — сказал Дрезина Шакалу, когда тот поздней ночью покидал хазу пахана.
— Какой раз из ходки срываешься?
— Ни одной до конца не канал. Самое-самое два месяца! Некогда! Меня Задрыга ждала! Ей я, как видишь, нужен!
— Будто воля дешевле, из-за зелени он смывался! Во, ферт! Ну хиляй к Задрыге! И научи не сеять мозги в делах! — подобрел Дрезина и, придержав Шакала, сунул ему пачку сотенных:
— Не ссы! Не кропленые. Одыбаешься, вернешь, — подтолкнул к двери.
Шакал пришел к Сивучу далеко за полночь. Капка не дождалась. Она спала, свернувшись в клубок, от чего-то вздыхала, всхлипывала во сне.
Шакал присел рядом. Смотрел на дочь. Как выросла и изменилась его девчонка… На худом лице не детские морщинки пролегли. Уголки губ горестно опущены. Сиротство и одиночество наложили свою печать. Губы нервно подергиваются, дрожат плечи. Волосы косицами прилипли к вискам. Что заботит ее? Что будоражит сны? Видно, трудно ей жилось. Вон ладошки все в мозолях. Колени сбиты — в болячках и царапинах.
— Капка, моя капелька, кровина моя горькая. Почему твоя доля корявее моей? Жила бы мать, не знала б ты беды,
не училась фартовать. "Была б как все, обычной фраерихой. Теперь вот судьбой мечена. И никуда от малины и от фарта! Скоро в дело нам. Последние спокойные сны видишь. Как дальше сложится? Дай Бог, чтобы никто раньше времени не отнял у тебя жизнь. Сегодня я тебя защитил. А не станет меня, кто вступится, если сама слабой будешь?
Шакал смотрел на дочь. В ней он узнавал себя, совсем мальчишкой. Вот таким же был, неказистым, страшненьким, угловатым и грубым, так похожим на голодную обезьянку, сбежавшую из зоопарка.
Шакал долго стыдился своей внешности, над какой потешались все вокруг. И только он знал, сколько потребовалось усилий, чтобы заставить окружающих уважать себя, считаться не с внешностью — с личностью.
И вскоре оценили его кулаки, злые шутки. Перестали насмехаться, задевать мальчишку. А он постепенно входил во вкус, понимая, что толпа глупа и труслива, признает и уважает только силу.
Шакал был умен. Но это свое качество он прятал подальше, зная — окружение смирится и признает многое, но не превосходство.
Именно потому держался наравне со шпаной, взрослыми парнями, рано начал курить, выпивать, приставать к девкам.
Но… Выпивал он мало. Никогда не терял голову, не делал ничего лишнего. Играл во взрослого. Каким был на самом деле, знал только он сам.
Девки вначале отталкивали от себя Шакала, называя шелудивой шелупенью. Не замечали всерьез. Мальчишка искренне страдал от такого невнимания. Но случаю угодно было все резко изменить. И здоровенный, кудрявый парень, спевший под трехрядку похабную частушку об одной из девок, был тут же жестоко избит Шакалом, какой вовсе не ухаживал за этой девчонкой. Она была на три года старше. Он просто вступился за ее честь, за имя и достоинство.
— Коль девка не любит отступи. Но не мсти по-грязному. Не порочь мужичье! А впредь услышу, самого испозорю, да так, что ни одна на тебя смотреть не станет. Девка будет женой и матерью. Ей имя чистое — важнее чем нам! Вот только защититься трудно от тех, кто старушечий, пересудный язык имеет. Прикуси его, иначе с корнем вырву, из самой жопы, — пригрозил обидчику.
И чудо! Уже в этот вечер он перетанцевал со всеми девками, водившими хороводы, пришедшими на гулянье. Они сами приглашали его, забыв о внешности и молодости.
В эту ночь он целовался на сеновале сразу с тремя. Но ни
слова похвальбы не слетело с его губ. В компании парней он не опорочил ни одну. Зато в темных углах и на сеновалах, в кустах и в душистых стогах сена истискал многих девок.
Подвалил и к той, что была общей забавой мужиков. И несмотря на зеленый возраст, удивил бабу своей прытью. Та сама всему селу растрепалась, как неутомим в постели конопатый, дерзкий мальчишка. С тех пор даже бабы посмеивались, видя его возле какой-нибудь девахи.
В доме Шакала все шло гладко, пока жила мать. Она не ругала сына. Жалела молча, что рожица у него от роду слегка помята. И заставляла есть.
— Авось, поправишься, красавцем станешь. И вовсе отбою от девок не будет, — уговаривала сына. Она не перегружала детей работой. Жалела. Всюду она сама управлялась. Но силы оказались не бесконечны…
Когда матери не стало, отец привел в дом чужую тетку и велел звать матерью. Вот тогда он и ушел из дома. Навсегда…
Уже через год стал махровым вором. Нет, он не стопорил, никогда не был налетчиком, не признавал майданщиков и прочую воровскую шпану. Ему, так считали все, повезло сразу. Он попал в фартовую малину.
