Умение вести разговор давалось Капке очень трудно.
Даже через три года занятий получала она затрещины от Сивуча за несдержанность и грубость.
Задрыга была несносной хамкой. Живя в малине с пеленок, она трудно расставалась с привычным и полюбившимся. Может, оттого, когда Сивуч сажал напротив нее кого-либо из мальчишек, для светского разговора с Капкой, та дрожала осиновым листом.
— Как вы находите эту картину — портрет Моны Лизы? — спрашивал ее собеседник слегка улыбаясь.
Задрыга принимала непринужденную позу, слегка откинувшись на спинку стула и бегло глянув на копию, отвечала не торопясь:
— Вообще, я предпочитаю другой стиль. Я не люблю мрачных тонов, несуразной одежды, слишком пристальных взглядов. Этого в жизни хватает и без живописи. Джоконда не в моем вкусе. А потому кисти Леонардо да Винчи я предпочитаю работы Рембрандта. Там жизнь улыбается всеми красками радуги. Не давит на настроение.
— Не скажите, флорентийка на этой картине весьма своеобразна. Особо ее полуулыбка. Она впечатляет, — не соглашался собеседник.
— Что ж, наши вкусы не совпадают. Живопись всеми воспринимается по-разному. Вы согласитесь, нет пока бесспорных полотен, вызывающих однозначный восторг либо неприятие.
— Мона Лиза всегда была выше споров. Ее признал весь мир.
— Иди в жопу, мудак! — не выдерживала несогласия Капка и срывалась из-за стола, но тут же получала увесистую затрещину от Сивуча.
— Лярва, мать твою блохи хавали! Куда линяешь? Тебе кто позволил встать, гнида безмозглая? А ну, живо вернись! — швырял девчонку к стулу.
Теперь ее муштровали по литературе, музыкальной классике, фартовый полировал лексику и манеры Капки. Не обратил внимание на фартовых, приехавших навестить Задрыгу. Та, увидев, бросилась к ним со всех ног, визжа и воя от радости, забыв все, чему училась.
Сивуч схватил ее на бегу, подняв одной рукой в воздух. Задрыга все еще продолжала бежать, перебирала ногами. А фартовый уже колотил ее нещадно, приговаривая привычное:
— Ишь, лярва дурная! Мозги посеяла вконец? Я тебе припомню, как надо выходить к гостям! А ну! Марш в хазу! И нарисуйся, как полагается мамзели! — потребовал твердо.
Капка глянула на отца, на фартовых. Никто за нее и не подумал вступиться, замолвить слово. И Задрыга ушла в дом, давясь слезами. Но уже через несколько минут, умытая и причесанная, она вошла в гостиную, тихо отворив дверь. Сделав общий реверанс, изобразила полуулыбку и подошла к отцу плавно, слегка поклонившись, обняла крутую шею. Поцеловала, слегка касаясь губами небритой щеки. Поприветствовала и остальных.
Задрыга думала, что малина приехала за нею. Но ошиблась.
Проверив все, чему научилась дочь, пахан малины доволен остался. Читает, пишет, считает. А манеры! А рассужденья! А вкус каков! А сколько умеет! В Капке уже не узнать прежней Задрыги. Она будто переродилась заново.
Одетая в длинное бархатное платье, девчонка казалась взрослее своих лет.
— Сколько ей еще нужно канать у тебя? — спросил отец у Сивуча.
— Еще столько же, если хочешь чтоб все путем было. Гонористая она. Запоминает все шустро, а сеет — еще шустрей. Надо, чтоб въелось в нее все, чему учу, натурой стало. Но это я так. А решать тебе. Смотри сам. Хоть сейчас забирай.
— Да нет. Пусть канает. Чего дергаться? Мы ж «в гастролях». Навестили попутно. Пусть у тебя дышит. Вон какую мамзель ты из нее слепил. Аж дух захватывает, — подкрепил свой восторг пачками сотенных.
Малина, побыв пару дней, укатила поздней ночью из города, а Капка осталась у Сивуча.
Теперь здесь стало совсем скучно. Почти всех мальчишек разобрали «малины». Новых не привозили. И вместе с Задрыгой обучал Сивуч оставшихся пацанов, каких вздыхая называл последышами. Их он недавно жестоко избил за то, что влезли в чужой сад и обтрясли яблоню.
— Не моги честь фартовую кидать под ходули фраеров!
Как посмели шпановать? Вы кто? Иль брюхо важней тыквы? Своими клешнями кентели пооткручиваю, коль еще на этом засеку! — молотил мальчишек тугими кулаками.
Подрастая, Капка стала задумываться, зачем понадобилось фартовым отдавать ее Сивучу? Избавиться на время, дать подрасти, отдохнуть самим от обузы? Но ведь могли поступить проще — пристроить у какой-нибудь барухи. Та рада была б до беспамятства! А ну-ка под прикрытием фартовых дышать и положняк не давать! Таких баб у законников — пруд пруди. Ей и деньги давать не надо за Капку. И зачем ее всему учат? К чему готовят? Ведь дальше малины никуда не деться. А там — зачем столько знать? Хватает фартового опыта. И весь этот этикет забудет Капка, как только покинет Сивуча.
— Фартовая должна быть намного образованнее всех светских барышень! — настаивал Сивуч, заставляя читать, писать, разбираться в тысячах вещей, во всех подробностях фартового ремесла — сложного и многогранного.
— Ты знаешь, что такое быть «в законе»? Так вот секи, ты никогда никого не должна любить. Это первое требование ко всякому, кто сдышался с малиной! — объяснял Сивуч Капке причину этого требования и запрещал ей следить в дыре забора за городскими детьми, приходившими в лес за грибами и ягодами.
— Не ровня они тебе! Не хевра! Кентоваться не будешь, — отрывал за шиворот.
Капка всегда была занята. Сивуч загружал ее постоянно, не давая скучать. Уборка в доме, кухня, стирка, все это стало знакомым и привычным. Случалось по вечерам Сивуч учил играть в шахматы или в забавные игры на интуицию и сообразительность. Эти игры Капка любила. А фартовый, словно неиссякающий родник, придумывал новые забавы.
— Вот как ты отличишь из толпы богатую бабу? — спрашивал пацана.
— По одежде! На ней цепочек и колец, как на елке навешено. И сама из себя — толстая, как свинья. Потому что все пархатые жрут в три горла.
— Дурень! — щелкал его по лбу Сивуч и продолжал:
— Схватит такую толстуху шпана, сдерет все. А там — сплошная дрянь, медяшки. Ни одной цепки из рыжухи. И кольца копеечные. И сама баба — сплошная боль. Настоящая богачка на себя не напялит лишнее. Боятся показухи. Из такой слово не выжмешь. Одевается просто, серо. Чтоб не выделяться. Деньги в кошельке — одна мелочь. Но ты в корень смотри. На серьги. Богачка дешевку не нацепит. Обязательно бриллиант. Пусть и крохотный. Не пользуется дешевыми духами. И больше всего презирает плохую косметику и копеечные сумочки. Это давно проверено.
— А нам ее на гоп-стоп не брать!
— Разбираться и в этом должен!
— Зачем? — удивилась Задрыга.
— Скоро до вас допрет! — пообещал Сивуч.
Мальчишек он учил быстро и бесшумно снимать картины
со стен, оставляя пустые рамы. Нередко заставлял их играть в ограбление ювелирного прилавка. Ребята входили в темный зал. Они наощупь находили тумбовый стол, уставленный звонким хрусталем. Малейшее неосторожное движение и все бокалы, рюмки, графины, кувшины начинали звенеть на все голоса.
