Задрыга между тем не скучала. Она тренировалась на «мишенях». И всаживала костяные и деревянные стрелы в обоих воров. Они вскрикивали всякий раз, как только стрела приносила нестерпимую боль. Капка повизгивала от восторга, когда воры скрипели зубами от боли.
— Держись, козел безухий! Пидер сявки! Шмарья затычка! Облезлый хорек! — пускала очередную стрелу и тут же подскакивала, вырывала из тела вора, крутнув перед тем так больно, что из глаз мужиков слезы сами лились.
— Ой, мамзели! Плачете, бедненькие мои, — смачивала коньяком полотенце и швыряла в лица — избитые, кровоточащие.
— Змея! Паскуда! Чтоб ты сдохла на помойке!
— Все псы бродячие потравятся! — вставлял второй.
— Пока до меня смерть достанет, вас уже давно не будет, — усмехалась Капка и за обидные слова хлестала связанных тонкой, крепкой веревкой, удары которой не выдерживала одежда — лопалась, рвалась, секлась.
— Уж лучше замокри враз, чем вот так по жиле тянешь! — взмолился не выдержав безухий.
— Легко отделаться захотел? Как бы не так! — рассмеялась Задрыга, примеряясь пустой бутылкой в голову. Тренировалась на меткость, чтобы не забыть уроки Сивуча. Там мишень была неподвижной. Чучело, набитое опилками. Оно не кричало от боли. И заниматься с ним было неинтересно.
Сявки, вернувшись в коридор, наблюдали в замочную скважину за развлечением Задрыги.
У Краюхи не только спина, весь вспотел от переживаний. Всякое видел, сам считался жестким мужиком. Но на такие детские забавы не был способен.
Жердь, глянув в скважину дважды, долго опомниться не мог. Все думал, как расправится с ним девка, когда он провинится?
— Это не вприглядку вздрагивать. Своей шкурой платиться, — вздыхал горестно, тяжело.
Капка веселилась до самого утра, пока не вернулась из ресторана Черная сова.
Шакал едва вошел в хазу, мигом протрезвел. Хорошее настроение улетучилось. Меж бровей складка пролегла.
— Опять?!
— Они через окно влезли. Мамзель не стала закрывать. Мы не услышали. На крик ворвались, — заметно волновался Жердь.
— С вами потом потрехаем, — процедил сквозь зубы. И узнав от Задрыги подробности, спросил безухого:
— Кто наколку дал?
Вор молчал.
— Боцман, развяжи ему хайло! — велел Шакал.
Фартовый вытащил нож, разодрал рубаху на воре, медленно крутил нож перед глазами, потом вогнал в плечо вора и повел вниз к ребру, обгоняя струю крови.
— Кто наколку сделал вам? — спросил пахан второго вора. Тот задергался, закрутил головой, взвыл:
— Вякну, душу выпустят.
— Не трехнешь, я размажу! — пообещал пахан.
— Проговорился по бухой шпановский пахан нашему, что у вас башлей, как грязи. Нашему в кентель моча стукнула. Сфаловал нас. Мы и клюнули…
— Как кликуха пахана?
— Седой.
— За что зелень жмурили? Кто велел вам? — прищурился Шакал.
— Башли не могли надыбать Ее хотели тряхнуть, чтоб вякнула. На «понял» брали. Но. если б знал, как она разделает нас — ожмурил бы… Сам. Была минута! — сознался вор.
— Пахан ваш где прикипелся — перебил его Шакал.
— Хаза неподалеку от толкучки, — начал вор.
— Погоди! Сявкам вякнешь, — позвал из коридора Жердь и Краюху.
Когда те поняли, где искать Седого, Шакал велел им:
— Передайте, чтоб мигом тут возник. Иначе через час будет поздно. Да выкуп за кентов не сеет прихватить! Я погляжу, как их оценит сучий сын. Живей хиляйте, — нахмурился пахан. И когда сявки зашуршали по лестнице, велел Боцману развязать обоих воров. Те, не веря в собственное счастье» сели на полу, прижавшись спинами к стене. Стоять не могли. Когда Задрыга проходила мимо, оба вздрагивали, вжимались в угол
— Не даст Седой за нас выкуп Нет у него башлей. Это верняк! Иначе зачем мы тут оказались? Непруха нас попутала. Лучшие кенты — в ходках. А сам Седой стареть стал. В дела не ходит Проколов много, Не хочет в тюряге откинуться.
— Без кентов вовсе невпротык. Ни дышать, ни сдохнуть!
— Давно с ним кентуетесь?
— С самого начала только с ним
— В ходках были 7
— Влипали. Я трижды, он — два раза тянул
— Много кентов у Седого?
— Хватало. Теперь швах… Попухло много.
— Седой в законе давно?
— Его лет десять назад приняли.
— Мокрить приходилось вам кого-нибудь? — спросил Шакал.
— Нет. Без жмуров фартуем.
— Седой слиняет из малины, куда сунетесь?
— Чего ему линять? Да и без него не пропадем. Не он нас, мы его держим, — вставил безухий.
— Тогда хари отмойте, — указал Шакал на умывальник в коридоре.
Капка удивленно смотрела на пахана, не понимая, чего он тянет с ними.
Когда воры, тихо постучав, вернулись в комнату, Шакал спросил:
— В какие дела ходили?
— Налетчики мы. Без стопора работали. Всегда…
— Сколько в ходках канали?
— Я — двенадцать зим, он — восемь.
— Многовато, — выдохнул Шакал.
— В общаке долю имеете? — спросил обоих. Воры головы опустили:
— Давно общака в малине нет. Ослаб Седой. А сами, что сорвем, то и спустим. Клевый навар редко обрывается. Хотели твою хазу тряхнуть, башли не надышали, на зелень нарвались. Она у тебя хуже стопорилы — зверюга. Ее на разборки — колоть лажанутых! Всю душу вытрясет живодерка! — жаловался безухий.
В это время в комнату постучали, и в хазу вошел хмурый, седой старик. Все лицо в морщинах, как в рубцах.
— Пахан! — вздохнули воры.
Шакал указал гостю место напротив себя. И спросил холодно:
— Неужели фортуна так обидела тебя, что своих кентов послал ты меня тряхнуть? Фартовый фартового? Иль закон наш посеял?
— Не гонорись, Шакал! В твои годы я ни в чем нужды не знал. И малину имел — не чета твоей. Кентов под сотню. Всем навара хватало. Общаку любой банк позавидовал бы. Да фортуна тоже шмара, старых не уважает. Посеял я удачу. То верняк. Но и твоя молодость не вечна…
— Секу про то. Своих старых кентов не бросаю. Даю им долю. Но на своего законника никогда руку не подниму! Не нарушу закон. Западло фартовому своих обжимать! Тебе — старой плесени, и подавно!
— Не возникай, Шакал! Я не пацан, чтобы ты на меня наезжал! Сам умею! Нынче твой верх! Попутал моих кентов!
— За то, что ты своих налетчиков послал в мою хазу — с тобой сход разберется. По закону! А вот с твоими кентами как будем? На халяву — не верну. Допер? Сколько за них положишь? — усмехнулся Шакал.
