— Но пока фартовые в Ростове паханят. Не дают дышать лягавым!
— Это временно!
— Как знать? Покуда пацаны Возникают в малинах и обходят ментовки, законники будут дышать, Сема! Зелень от чего воров уважает? Они — щедрые! Они дают навар! А менты — последнее отнимают! Сам секешь, как в городе вас носят по этажам. От зелени до плесени — ненавидят. И конца тому не видно. Значит, надежды нет! А вам самим, без людей, никогда с законниками не сладить. Вот в чем ваш прокол. Но горожане, фраера, вас западло держат! Вору помогут. Потому как знают, никто с жиру не бесится и просто так не пойдет воровать! Только от голода и горя, от непрухи, когда деваться некуда!
— Ты бы помолчал! У тебя был выбор, когда реабилитировали. Но не захотел увидеть. Успел скатиться. Понравился легкий хлеб!
— Это у меня был легкий хлеб на Колыме? — рассвирепел Седой и стал закидывать в чемоданчик барахло.
— Остынь, Санька! Ну, прости! Не кипи! Кончай бух- теть! — пытался остановить Седого Семен, но тот остервенело отталкивал его руки.
— Что? Опять в малину решил уйти? — потерял терпение Семен.
— В Звягинки вернусь! К своим! Буду в подручных у кузнеца. Из деревни меня никто не выгонит, не осмеет. Там меня примут, — поднял чемодан Седой.
— Ты, что? Всерьез уходишь? А как же я? Мы без тебя не справимся с ворами.
— Хватит, Сем. Годы мои не те, чтоб под твоим надзором дышать. На волю хочу! И ты дышал же без меня. Я мало помогал. Вспоминай советы иногда! И держись смелей! Прощай! — пошел к выходу, попрощался со всеми. Взялся за ручку двери, открыл ее. Шагнул и обомлел. Прямо перед ним стоял Шакал.
Глава 5
«Сука»
Ссучился, падла! — оскалил рот в жестокой усмешке пахан. Глаза его зеленым огнем сверкнули. Он слегка шевельнул правую руку. Нож тут же скользнул в Ладонь.
— Стоять, Шакал! — грохнул выстрел из-за спины Седого. Семен, держа наган наготове, сделал шаг к пахану, тот резко взмахнул рукой.
Седой уловил этот миг и с силой оттолкнул Семена. Тот, пошатнувшись, упал на порог. Нож со свистом воткнулся в дверь.
Шакал оглянулся. Неимоверная боль прорезала колено. Пуля застряла в кости, и фартовый сообразил: ему не уйти…
Семен, вскочив на ноги, понял все. В секунды приметил нож в двери, побледневшего Седого, искаженное злобой и болью лицо Шакала.
— Сань! Придержи его минуту! Я позвоню своим, чтобы приехали за этим! — кивнул в сторону Шакала и скрылся в доме.
Седой подскочил к Шакалу мигом. Сбил его кулаком. И, сорвав с земли, ухватил бесчувственным мешком. Понесся в глухой переулок вместе с паханом и чемоданом.
Миновав с десяток дворов, приметил открытую дверь сарая, нырнул в него, чтобы перевести дух.
И тут же встретил взгляд пахана, удивленный, растерянный.
— Где твои приморились? — спросил глухо.
— Мы где?
— Рядом с барахолкой.
— В пивбар хиляй. Там Боцман с Пижоном. Вякни, чтоб колеса устроили мигом. И, погоди! Вот тебе, — подал Седому свой медальон с изображением Черной совы.
— Это, чтоб не пришили прежде времени, вернешь его мне. Доперло?
— Секу! — бросил через плечо, плотно закрыв дверь сарая, разорвал папиросу, присыпал табаком землю возле двери.
— Седой?! — у Боцмана от удивления сигарета выпала изо рта. Увидев медальон пахана, спросил — где он канает. Позвал Пижона.
Седой предупредил, что таксисты дали слово сообщать в милицию обо всех подозрительных пассажирах.
— Как же нам его на хазу приволочь? — задумался Боцман.
— Частника сфалуем. Трехнем, что на пахоте несчастный случай произошел.
Шакала усадили на переднее сиденье. На большой скорости повезли на окраину, где рядом с кладбищем остановилась Черная сова, избегавшая центральных улиц.
Когда Седой вернул Шакалу медальон, тот, взяв, сказал резко:
— Падла ты, Седой! Думаешь, обязанником меня сделал? Хрен тебе! Давай в тачку шмыгай! Пусть кенты с тобой потрехают. Я тебя от них не отмажу…
Седой ехал в такси, стиснув вспотевшие ладони. Конечно, он мог убить Шакала. Мог сдать его милиции. Но тогда фартовые расправились бы с семьей Семена. С каждым… Нашли бы и Седого. Ведь вот сыскали даже в доме фронтового командира. От них он не спрячется. И все ж, интересно, как пронюхали, где он укрылся?
Земнухов понимал, убей Шакала, Черная сова знала, куда пошел их пахан. И его дело довела бы до конца. Хотя и теперь надежд никаких. За свое спасение — Шакал не отпустит
— Седого. Не станет защищать перед кентами и разборкой, клятву на крови ценит выше своей шкуры.
— Тормози! — долетело до слуха. И кенты, рассчитавшись, помогли Шакалу вылезти из машины. Велели Седому идти с ними.
— Давай вытряхивайся! — огрели злыми взглядами и, едва машина ушла, Боцман поволок Седого к кладбищу.
— Хана! — мелькнуло в голове. И человек проклинал свою нерешительность. Ведь мог разделаться с Шакалом. Хоть бы теперь не было обидно, что на своем попался…
— Давай его к могиле прежнего маэстро волочь. Там потрехаем, — велел Шакал, скрипя зубами от боли.
Пижон поддерживал пахана, Боцман шел следом за Седым, держа наготове нож, карауля каждый шаг.
Когда пришли к могиле маэстро, Шакал сел на скамью, велел Пижону привести кентов малины.
Седой сидел на земле, за оградой. За ним следил Боцман.
— Вот и конец мне пришел. Фартовые размажут. Без мучений. Светло еще. Не будут дергать шкуру на ленты. Жаль, что не смылся, не оторвался от Черной совы, не успел. Ну, да когда-то всем хана. Да и дышать немного оставалось, хоть не в тюряге откинусь, не на собачьих клыках, не на сапогах ментов. Накрой меня теперь Семен, в лягашку приморил бы до смерти. За то, что помог Шакалу слинять. Там я на баланде, не промедлив, окочурился бы. Вот фортуна — сука, везде рогатками обложила. Куда ни кинь, ни повернись, всюду виноват, перед всеми. А житухи той, треклятой, на один бздех осталось. Кенты Шакала всем растрехают, как меня ожмурили. Из сук я и мертвым в их памяти не слиняю, — думал Седой, И услышал за спиной тихий шелест. Понял, идет малина. Он оглянулся.
Встретился взглядом с Таранкой и Задрыгой, Жердью и Краюхой, Фингалом и Занозой. Последним шел Глыба.
— Попух падла! Накрыл тебя пахан! — обрадовался Глыба, приметив Седого.
— Заткнись! — рявкнул Шакал. И велел всем сесть, сделав вид, что поминают покойного.
В это время мимо могилы шла старуха. Укутанная во все черное, она не видела никого кроме своего горя.
— Не я его выдернул сюда! Куда уж было? Ходулю легавый мне продырявил, когда я его замокрить хотел. Колено пробил. А этот потрох дышать оставил. И его, и меня из жмуров вытянул. Уволок от лягавой разборки меня, от нашей — мента. А сам всюду засвечен, как пидер под шконкой. От лягавого он слинять хотел. Я его застопорил с майданом у хазы мусоряги,
