— Не дождавшись тебя? — прикинулся удивленным Лангуст.
— Не знаю!
— Тогда вот это выпей, взбодрись, боль через минуту заглохнет! — дал Лангуст парню что-то темное, пахнущее резко.
— Это наш бальзам! Фартовый! Он любого на катушки ставит. Через пяток минут в дело хилять сможешь. Я его много лет пью. И здоров как черт.
Паленый не решался. Но пахан не отступал:
— Хлобысни залпом!
Через несколько минут боль и впрямь отступила. Во всем теле появилась легкость, блаженное тепло, исчезло чувство страха перед Черной совой и Мишка, едва стемнело, повел городских законников к подземке.
Узнав Паленого, тоннельные стремачи из пацанов пропустили в подземку всех беспрепятственно.
— Теперь ты хиляй! Один к ним! Мы чуть позже, вроде на твоем «хвосте» повисли, — предложили законники, и Мишка пошел на яркий свет свечей и тепло, струившееся потоком из мраморного зала.
Черная сова недавно поужинала. И теперь фартовые отдыхали, слушая рассказ Короля о том, как он фартовал в Одессе.
— По чести колюсь! Не пришлась она мне по кайфу! Куда ни вылупись — одни блатные! Плесень — и та по фене ботает! Пацаны — в первые штаны влезли и уже по бабам! А бабы — жуть! Почти вголую по улицам шмыгают! Все напоказ! Выставляются без ярлыка! Там притоны шмонать не надо! Весь город такой! Любую бери! Даже интерес пропал!
— Ну и трепло! — не выдержал один из законников города — коренной одессит, задетый за живое. И выхватил из-за пояса «перо». Метнул, но вовремя приметившая Капка толкнула Короля, тот пошатнулся, нож воткнулся в руку, чуть выше локтя. Задрыга метнула нож в законника-одессита. Тот не приметил, отчего так быстро закрутилось перед глазами жаркое солнце юга.
Он упал лицом в землю. Не успев понять, кто убил его?
— Ну, сука! — кинулся к Задрыге худой, лохматый кент. И туг же с воем воткнулся головой в стену, согнулся пополам, сдавив в паху раздирающую боль.
Городские законники выскочили из темноты. Шакал глянул на Паленого. Тот жался к стене растерянно. И пахан понял все.
Мельник погасил свечи одним махом. И в темноте подземки, сплетаясь в узлы, дрались законники не щадя друг друга. Как распознавали своих и чужих, тому дивился подземный люд, вылезший из углов и тупиков.
Эй! Пацанва! Тащи огонь! Наших тыздят! Вломим чужакам! — донеслось разноголосье.
Со всех сторон к мраморному залу побежали с факелами в руках мальчишки и девчонки. Одни держали огонь, другие бросились в драку, зажав в руках булыжники, тяжелые железные куски арматуры. Все шло в ход…
Вот Шакал натянул на кентель толстомордого, какой едва не пропорол пахана…
А там Задрыга, защищая Короля, достала лысого крепыша ногой в солнышко.
Чувырло и Жила отбиваются от двоих, насевших чуть не на шеи.
Плешивому бок пропороли Но его ограждает Тундра. Не подпускает к кенту. Принимая на себя все удары.
Фомка, загнанный в угол двумя городскими, отбивается от них ногами и кулаками. Но вот одного из них отвлек на себя Амба. Поддел под подбородок. Тот, клацнув зубами, въехал головой в стену, постояв миг, свалился на пол, закатив глаза.
Шакал вламывает местным не суетясь. Рассчитывает каждый удар, экономно расходует силы. Тяжесть его каменного кулака знавали многие. Теперь и городские нарвались. Шакал никого не обделил. Вот двое с «перьями» подступили вплотную. Глаза горят. Самого пахана вздумали прижучить. Заклинило, видно, память у кентов, что паханом малины становится лишь тот, кто сумеет в жуткой трамбовке выстоять в одиночку перед целой кодлой озверевших фартовых и всех разложить на лопатки.
Пахан Черной совы, улучив секунду, коротко взмахнул кулаком по голове, огрел одного из наседавших. Тот тихо свалился под ноги дерущимся с проломом черепа. Второму в ухо. Этот в стену угодил лицом. Не помнил, где сильнее заболело. Но долго не мог встать от боли и звона в голове
Еще один к Шакалу рванулся. Тош Капка остановила. Вломила по шее. Ребром ладони. Тот, в прыжке, словно споткнулся. Отлетел на своего, сбитого под ноги чуть раньше других.
На Глыбу трое накинулись. Успели достать кента. Тот весь в крови. Едва на ногах держался. Ему все труднее отбиваться. А городские чуют — теряет кент силы, добить надо.
— Но что это! Кто всадил «перо» под лопатку так внезапно? — оглянулся местный законник и в последний раз увидел Задрыгу.
Второго на себя отвлекла, распустив живот «пером» до самых колен.
С оставшимися двумя, отодвинув плечом Капку, помог расправиться Глыбе Король.
Пятеро законников города, еще державшиеся на ногах, оглядевшись, смекнули, что надо слинять вовремя, пока не ожмурила их Черная сова. И, взяв в подкрепленье городскую шпану, вернуться сюда под утро, когда малина будет спать после трамбовки.
Городские рванулись через плотное кольцо подземной «зелени», сбивая с ног пацанву ногами и кулаками. Они хорошо запомнили ход, указанный Паленым. Тот исчез в самом разгаре драки. Куда и как сбежал — не видел никто. В сваре он не поддерживал никого. Следил молча за каждым. Видно, вовремя понял. И примчался к Лангусту. Тот шпану созвал. И громадная кодла помчалась к подземке, следом за Мишкой, какому так хотелось получить от Лангуста оставшуюся часть своих денег.
Он знал, в Черную сову ему возврата нет. Он видел это по усмешке Шакала, какого не мог провести никто. Паленый понимал, останься Шакал в живых, не миновать разборки. А она будет свирепой.
— Уж коль сфаловался, надо бить до конца. Эти — берут в малину. Бабки дали. А с Шакалом — все завязано. Его замокрить давно пора. Но я разделаюсь своими клешнями с двумя! С падлюкой Задрыгой и Королем! Кроме меня, ее никто не уложит. А я — справлюсь за все разом! Приморю в углу. Пущу на ленты. Потом брюхо распущу, пусть медленно сдыхает, как сука, как меня мучила! — мчался Паленый впереди шпаны.
Фартовые, едва успели выскочить из подземки, как увидели несущуюся им на выручку шпановскую кодлу.
Законники города тут же ринулись обратно с ревом, гиком, подняв на ноги весь подземный люд, почуявший неладное.
Двоих, едва успевших вылезти из тоннеля, втащили обратно. И кинулись к Черной сове, едва поверившей в передышку.
— Попухли, пидеры!?
— А-а-а! Мать вашу! Козлы!
— Ожмурю паскуду! — бросились на Шакала сразу трое. Тот резко развернулся. Узкое лезвие ножа воткнувшись в плечо, застряло занозой. Кровь полилась по руке, по телу.
— Держись, кенты! — крикнул, теряя силы и прижавшись спиной к стене, отбивался ногами и левой рукой.
Подземный люд, пользуясь темнотой, крошил на входе местную шпану, кого «розочкой», арматурой, булыжниками приветили. Других втаптывали в грязь сворой, отдавая в руки жестокой малышне. Та, немало натерпевшись от городской шпаны, сводила свои счеты, мстя теперь за всякую обиду, за каждую пролитую слезу, забыв или не имея понятия о жалости.
