Дома всю его ложь принимали за чистую монету. Правда, деньгами и подарками не хвалились. Опасались зависти, грязных слухов и сплетен.
Да и старшая сестра, перечитав письмо, головой покачала с сомнением:
— А почему он переводом не отправил деньги?
— И посылки из разных мест! Одно не пойму, где это он в Ленинграде тайгу сыскал? Там же вокруг болота да море! Посылку с центральной почты отправил. Вот штамп! Но остальное — сомнительно, — добавила тихо. У матери сердце заболело от этих слов. Она поняла невысказанное сомнение дочери.
— Хоть бы одним глазом его увидеть! Какой он стал, мой Остап? — не осмеливалась женщина посмотреть на икону.
Остап тем временем прожигал жизнь, поспешно наверстывая за все воздержания в зоне. Он открывал замки на дверях, сейфы, но никогда не убивал. Это делали другие. У каждого в малине были свои обязанности. И все фартовые знали — медвежатник не должен пачкать руки кровью…
Законники оберегали Остапа больше, чем самих себя, понимая, что без него на многие дела не рискнут пойти.
В каждой малине медвежатники считались важной фигурой, второй после пахана. А потому поспешили фартовые принять Остапа в закон.
В тот же день дали ему кликуху — по делам его. А работал он и впрямь по-королевски. О нем быстро пошли слухи по малинам. О дерзости, умении и удачливости Остапа знали махровые воры. Его часто пытались переманить паханы других малин, Король отказывался.
Дважды после первой судимости он попадал в руки милиции. Его приговаривали к срокам, но фартовые устраивали ему побеги, не давали подолгу отдыхать на шконках — в дальняках.
Остап со своею малиной нигде не задерживался надолго. Его повсюду разыскивала милиция, обвешав многие города его фотографиями с подписью — разыскивается преступник. За ним прочно укрепилась репутация рецидивиста, и Король, злившийся поначалу, вскоре привык и даже посмеивался над тщетными стараниями милиции, какую легко обводил вокруг пальца.
У Остапа было больше десятка паспортов. Он мог в считанные минуты до неузнаваемости изменить свою внешность. Он одевался так, что любой из столичных щеголей с завистью оглядывался ему вслед. Умел держаться — вызывая восторг воспитаннейшей публики. Он разбирался во всем. И мог наощупь, с завязанными глазами, определить пробу золота, вес любой золотой безделушки и ее цену. Разбирался в камнях лучше многих ювелиров. И никогда, будучи в деле, не взял, даже по ошибке, подделку или дешевку.
По-крупному он погорел лишь один раз, когда милиция накрыла в деле всю малину.
Короля сунули в одиночную камеру. И следователь уже на первом допросе, перечислив Остапу все громкие дела, заявил, что «вышки» ему в этот раз не избежать. Добавил, что по предъявляемой статье ни помилований, ни амнистий не бывает никогда. И приговоры объявляются окончательно.
Король и сам знал о том. Но к вечеру услышал стук в стену, узнал тюремную азбуку.
Ему предлагали согласиться на фарт в малине Лангуста. Мол, если сфалуешься, кенты достанут тебя…
Выбора не было. И Король, не задумываясь, ответил, что согласен.
Через неделю, глубокой ночью, когда охрана следственного изолятора решила вздремнуть, фартовые прорвались и вырвали из камеры Остапа. Потом другим дали сбежать. Но Короля тут же увезли, в Калининград, не дав встретиться со своею малиной.
— Ты сфаловался! На том — баста! Иначе мы не дернулись бы. Ради тебя их с тюряги достали. В уплату за тебя. Теперь на воле другого медвежатника надыбают. А ты — наш! Это заметано! — говорил кент, посмеиваясь. А утром следующего дня привез Короля к Лангусту.
Для Остапа мало что изменилось в новой малине. Кенты? Но он со всеми умел ужиться. А вскрывать сейфы — какая разница — где?
Отсюда, из Калининграда, он изредка посылал домой посылки. С подарками и деньгами, втай от кентов и пахана. Но… Однажды стремач малины передал Остапу, что его ждет Лангуст. И повел в хазу пахана паханов.
Тот позволил Королю присесть. Не сразу сказал о цели вызова. Расспросил, как прижился, по кайфу ли новое место? Не обижает ли его на доле пахан?
А сам смотрел на Остапа недобрым взглядом, от какого мурашки по спине бегали. И, наконец, спросил в лоб:
— Кому посылку отправил сегодня? Не темни, что не посылал! Я сам засек!
У Остапа язык к небу присох. Знал, фартовым законом запрещено такое. И попытался соврать:
— Кенту в зону грев послал! Он меня в ходке держал в свое время.
— Ты мне лапшу на лопухи не вешай! — вскочил Лангуст побагровев. И вытащил листок с адресом матери.
— Твой кент в деревне ходку тянет? — грохнул по столу кулаком так, что пол под ногами загудел, и заорал:
— Иль здесь тебе блядей не хватает?
Остап похолодел, кинулся к Лангусту с кулаками:
— Ты, падла, на мою мать по фене! Старый козел! — достал кулаком в плечо. Лангуст отбросил Короля, крикнув:
— Приморись! — и сам сел, закурив нервно.
— Мать? Не темнишь? — спросил, глядя исподлобья.
Король даже отвечать не стал. Внутри все дрожало от злобы.
— Давно ее видел?
— Давно. Тогда мне двенадцать лет было.
— Одна она у тебя?
— Теперь уж ничего не знаю о доме. Писем нет.
— А кому посылаешь? — нахмурился Лангуст. И подняв телефонную трубку, набрал номер, заговорил тихо, ласково, голосом бывалого кобеля:
— Аллочка, родная моя, запомни адресок и сделай срочный разговор! Я тебя, радость моя ненаглядная, отблагодарю. В долгу не останусь! — продиктовал адрес с записки.
— Морись, канай! Через час-другой потрогаешь со старухой! — бросил короткое Королю. У того сердце защемило от радости, вся злоба на Лангуста мгновенно улетучилась. Король и не ждал для себя такого подарка. Он не подозревал, что став фартовым, через годы и беды, он в глубине души всегда помнил и любил мать. Он волновался, как мальчишка.
Когда зазвонил телефон, Король бросился к нему со всех ног:
— Мамо! Ты? Это я! Остап!
Мать поначалу плакала, не могла говорить, отвечать на вопросы. Успокоилась не сразу. Сказала, что посылки его она получила. Все хорошо. Но не в них радость. Его хочет увидеть. Совсем изболелась. Хоть перед смертью на сына хочет глянуть. Пусть бы фотографию прислал. Какой теперь? Уже взрослый. Спрашивала — есть ли семья? Почему не едет в гости? Ведь вот отец умер. Год назад. А сообщить было некуда — не имела адреса.
Сказала, что все старшие давно уж имеют семьи, детей. Никто не остался жить в деревне. В Полтаве двое сестер. А брат — в Мурманске — в моряках. Иногда приезжают навестить. Оставляют на лето внуков. Те уже учатся в школе. Помогают ей. Но осенью и зимами — одна зябнет.
— Болит мое сердце за тебя. А тут еще Андрейка подгадил, он в Москве учится, в аспирантуре, на физика. И сказал, что видел твое фото на доске уголовников, будто в розыске ты теперь. Как отпетый ворюга. И под фото — наша фамилия, твое имя и отчество. Даже год и место рождения! Скажи, то правда, сынок? — заплакала мать в трубку.
