— Потратил половину. Остальное — наваром взяли!
— Положняк сняли! — смеялись близнецы. И рассказали, как протащили под прилавком мимо кассы полную сумку колбасы и ветчины.
— А Данила набрал сыра, пять головок. Продавщица отложила их в сторону и давай других отпускать, по очереди. Мы для виду в кассу стали. А Данилка взял с полу надорванный чек. Давай им крутить перед очередью. Но рваный конец — в пальцах. Потом боком оттер бабу, забрали мы сыр и ходу! Никто даже очухаться не успеет — хвастался Колька.
— А я хлеб спер, — скромно признался Шурик.
— Только выпивон за бабки взяли! Там на холяву невпротык! — крутнул головой Данилка, вытаскивая бутылки из рюкзака.
— Первый улов! Обмыть надо! — обрадовался Сивуч.
— А я думал, что у тебя взаправду день рождения! — огорчился Петька, прижимая к себе облезлого лисенка, какого не без труда удалось выловить в подарок Сивучу. Старик что-то понял. Подошел к мальчугану. И, впервые в жизни, погладив по голове ребенка, сказал скрипучим, надтреснутым голосом:
— Ты не обижайся, кентыш! Этот подарок всем— корефанам станет. Если его любить будут. Коль подарил тебе лес, береги для себя. А у меня вы имеетесь. До конца жизни хватит!
Капка заметила, что Данилка о чем-то шепчется в углу с Лангустом. Старик был явно чем-то недоволен. А парень оглядывался на Задрыгу и Тоську, краснея, пожимал плечами, оправдывался в чем-то…
— Кончайте базар! Все к столу! Хавать! — позвала Тоська, начавшая привыкать к дому, к новым людям, понявшая и поверившая в то, что здесь ее никто не станет колотить и выгонять.
— Засеките себе до смерти! Ни один уважающий себя фартовый не бухает на голодную требуху. Это удел фраеров! Законник пьет для кайфа. Для дури — толпа! Чтоб проняло и достало враз до самой жопы, хавают водяру на пустую требуху! Оттого, не поймав кайфа — дуреют враз! Вам такое — запрет! Учитесь враз пить по-фартовому. Сначала набить живот. Чтоб выпивон не сразу попадал в кишки, а грел бы душу и сердце! — учил Сивуч.
— Это верняк! Сытого кента водяра не свалит. Он и выпивший не лажанется нигде. Ни в деле, ни у шмары! — подморгнул Даниле Лангуст. Тот, покраснев, нагнулся над тарелкой.
Ребята ели торопливо, скребли ложками по тарелкам, чавкали, подбирали каждую крошку хлеба, упавшую на стол. Тарелки вылизывали. Не оставляли в них ни капли.
Тоська едва успевала подавать на стол. Она и не присела.
Когда второе было съедено, девчонка подала на стол закуски.
У ребят мгновенно загорелись глаза. Сыр, колбасы, ветчина, селедка, даже салаты успела сделать Тоська. Пацаны забыли о выпивке, хватая ломтики руками, запихивали селедку сыром, а то и салом. И ели, ели…
Когда желудки отказались принять хоть каплю, только Петька хватал куски сразу со всех тарелок, Задрыга предложила выпить за новую жизнь и налила каждому в бокал понемногу вина.
Пили осторожно. Пробовали мелкими глотками. Многие впервые ощутили вкус вина. Оно понравилось. Попросили еще. И только Петька выпил бокал залпом, сказав, что это для него — вода! Задрыга плеснула ему водку. Мальчишка выпил одним духом. И не сморгнув глазом, попросил еще.
Капка налила от всей души. Петька выпил не закусывая и через пяток минут свалился под стол.
Митька от водки отказался. Она ему не понравилась. Горькая и вонючая. Он пил вино. Потихоньку, не торопясь.
Колька с Шуриком, выпив по глотку водки, поморщились. Но когда на душе потеплело, осмелели. Допили все, что было в бокалах.
Данилка и вовсе отказался от выпивки, сказав, что не хочет перегрузиться, свое, мол, сегодня принял. Лишнего не стоит.
Колька с Шуриком пристали к нему:
— Давай нашу песню споем! Ну, давай, как в штольнях! Каждый день ее пели ночами!
И Задрыга услышала грустную, полную боли, песню о матери. О чьей именно? Никто не знал. Не сами сложили. Подслушали у нищего. Он жил наверху. Но судьба его сложилась, как и у всех в подземке. Может, потому и запомнилась. В этой песне сын просил мать о прощении. Мертвую, у могилы, умолял забрать к себе поскорее. И все забыть. Все обиды и горести. Он обещал никогда не огорчать ее…
Слушая эту песню, Митька о вине забыл. Оставил бокал в сторону. Слезы кулаком размазывает по лицу. Жалеет, наверное, о случившемся. Да не вернуть его.
Колька с Шуриком двумя воробышками прижались друг к другу. Поют сердцем. Дрожат губы мальчуганов. Не их вина, что нет родителей. Оттого на душе — горечь.
Тоська рядом присела. Подтянула слабым, как плач скрипки, голосом.
Целый день у плиты крутилась. А время пришло — могла бы поесть. Да куда там? Кусок поперек горла…
Мать, наверное, набила бы. Не ставила бы в углы на всю ночь. Слабыми коленями на мерзлые поленья…
Но, где она — мать? Наверное и забыла, что когда-то произвела на свет девчонку?
— Уж лучше бы не рожала! Или в приют сдала! — не раз обижалась Тоська, вспоминая, как мачеха кричала на нее каждый день:
— Найденка! Тебя алкашка родила! Путевые своих не подкидывают! И ты в нее! Неблагодарная тварь!
Тоська затыкает уши пальцами, слезы горохом катятся по бледному лицу. Они еще не скоро перестанут обжигать душу. Пока болит память.
Данилка поет спокойно. Ни один нерв не дрогнул. Он успел выскочить из детства и забыть тех, кто, видно, и не подумал найти его, вернуть домой. Коль так, чего по ним плакать, тратить силы, какие так нужны в жизни, чтобы выстоять и выжить.
Мама… Капке сразу видится лицо Шакала. Самое дорогое. Где-то он теперь?..
Сивуч с Лангустом, как трухлявые пеньки-соседи, пригорюнились.
Много можно взять, отнять, вырвать и украсть. Но не мать… Она была у каждого своя. Когда жила — не берегли. Думали, что вечная! Ослепили деньги, удачи, кенты и кабаки! Их было много. Красивых шмар — не счесть! А она была одна. Совсем седая. Будничная! Так непохожая на их жизни. Видно, оттого так рано уходят матери, что холод в сердцах сыновей перестает держать в жизни.
Когда дети спохватываются, оказывается, сами стоят у могил. И ничего уж не вернуть и не исправить…
Капка первая услышала стон, доносившийся из-под стола.
Она заглянула и заорала в ужасе, испугавшись увиденного. Изо рта Петьки лез странный клубок, распадавшийся на полу. Это были глисты.
Мальчишки сразу выскочили из-за стола с визгом. Тоська, дрожа от страха, не могла двинуться с места. И только Лангуст, выдернув Петьку из-под стола, держал его за ноги, головой вниз и вытаскивал изо рта мальчишки удушливое месиво.
Из глаз его катились слезы. Ему нечем было дышать.
Увидев, что Петька умирает от удушья, Капка подскочила, вырвала мальчишку, поставила на ноги, перетянула ему ремнем желудок натуго. Петька сделал глоток воздуха.
