— Даже детей заводить можно. Своих! Так сход решил. И многие кенты слиняли с хаз. Канают с бабами. Но в дело ходят. Иные отшились в откол. Кому по дальнякам канать опаскудело. Ну, а Королю чего не хватает? Этот не смоется. Ждет, когда ты ему сама на шею сиганешь! Вот и темнит, паскуда! Ты не дергайся. Делай вид, что не щекочет, как он дышит? Помнишь Паленого? И этот такой! Держи себя в форме, хиляй по городу, трехай о чуваках, с какими закадрила. Приноси цветы, какие сама себе купишь от их имени! Не канай плесенью! Дыши легче! Флиртуй, но не люби! Запрети себе.
— Я попробую! Но мне теперь линять надо. С моими кентами! Там я успокоюсь, — пообещала Капка.
Утром, чуть свет, она подняла ребят. И предупредив Шакала, что уезжает, даже не оглянулась на Короля, ожидавшего, что Задрыга подойдет проститься с ним. Она вышла первой, с высоко поднятой головой.
Он выскочил вскоре, чтобы перекинуться словом. Узнать, когда приедет в следующий раз, но Задрыги уже не было поблизости. Она исчезла из вида, растворилась в сутолоке суматошных улиц, не оставив напоследок ни взгляда прощения, ни надежды.
А ведь он был уверен, что Капка любит его. Хотел лишь проучить, слегка наказать за нож, какой взяла на него, чтоб наказать за шмару. Он не обиделся, лишь прикинулся равнодушным, остывшим. Хотел припугнуть отколом, чтоб увидеть, как дрогнет Задрыга. Но она уже рассталась с ним. Выкинула из сердца и малины. Даже не позвала, не предложила поехать вместе.
— Видно, перегнул! Она все за чистую монету приняла. И теперь уж не повернется ко мне сердцем! В Брянске ее любовь быстро остынет и выветрится. В эти годы любовь, как заморозки. Первое солнце растопит холод. Встретит кого-нибудь и — прощай Король! — корил себя Остап, понимая, что исправить или изменить случившееся он уже не в силах. Он опоздал…
Задрыга привезла пацанов в Брянск на следующий день.
Данила, а это Капка заметила сразу, постепенно стал меняться. Даже внешне он уже не походил на того грязного увальня, какого привела Капка из подземки. Он научился следить за собой. Каждое утро чистил зубы, умывался, брился, только после этого подходил к столу. Он научился держаться собранно, не расплывался в крестах и на стульях, не встревал в разговоры необдуманно. Не обижал младших.
Лангуст и Сивуч не щадили его. Занимались дольше, чем с другими, выколачивали из парня дурь и лень, били по самолюбию, чтобы быстрее слепить из него кента.
Он спокойнее других отнесся к уходу Митьки. Не пожалел мальчишку, вопреки другим. Те сочувствовали. Данила к такому не был способен. И обещал в следующий приезд утащить в малину половину подземки.
Колька с Шуриком заметно повзрослели. Но их радость с часами и магнитолой вскоре угасла. Мальчишки от чего-то прятали их подальше от глаз. И не любили вспоминать о ночном визите к своему обидчику.
И только Тоська с восторгом рассказывала старикам, как отвела душу на мачехе.
— Уж я ей врубила за свое! Сняла шкуру с толстой жопы. Теперь и у самой от души отлегло. Не болит память. И по ночам не снится, как она меня хлыстом хлещет. Не вижу себя в углу на коленях. Я ее в нем оставила.
Петька теперь все чаще лепился к Данилке. Заговаривал с ним о шмарах. Расспрашивал о секретах взаимоотношений, хихикал. У него с Данилкой было о чем секретничать. Выздоравливая, пацан стал подумывать о шмарах всерьез.
— Куда тебе к бабам? Дурачок! Шмары мужиков признают. У тебя еще ни пуха ни пера не завелось! — осекала Капка и загружала мальчишку занятиями все больше, чтобы усталость съедала все силы. Но тот, отдохнув десяток минут, подползал к Даниле и с повизгиванием, с восторгом слушал парня.
Данилка через пару месяцев и впрямь стал спокойнее. Не бегал в притон каждую ночь. Лишь под воскресенье навещал своих красоток, возвращался весь в засосах, еле волоча ноги, как выжатый лимон валился в постель. А утром с жадностью ел и бежал заниматься.
Тоська менялась постепенно. Она, поверив Лангусту, стала тщательно следить за собой. Делала прически, от каких даже у Капки дух захватывало. Присмотревшись к Задрыге, научилась пользоваться красками, одеваться со вкусом, изящно. Едва заканчивались занятия, она сбрасывала с себя костюм, тут же надевала нарядное платье. И выглядывала в окно.
Причина к тому была.
У ученого-ботаника, работавшего в пределе Сивуча — в лесу — появился молодой коллега — помощник.
Вдумчивый, как все ученые. Разговорчивый и общительный, как все ботаники.
Симпатичный, опрятный парень, с белозубой улыбкой. Он очень понравился Тоське. Она каждое утро ждала его прихода в лес, выходила из дома нарядная, почти воздушная, старалась понравиться парню. Тот приветливо здоровался, не скупился на комплименты и уходил за стариком на целый день.
Капка понимала девчонку, но всегда пренебрежительно отзывалась о фраере. Она помнила, как увидев его впервой — насторожилась. Вспомнив слова милиции о чекистах, целый месяц неотступно следила за парнем, повисая «на хвосте» у обоих с утра до вечера, не только наблюдала, а и слышала всякое слово. Видела все. Ничто не вызвало подозрений. И Задрыга стерпелась, потеряла интерес к фраерам, так она называла обоих ученых.
Тоську она ругала. Предостерегала от ошибок и последствий любви. Убеждала, что этот парень никогда ни на ком не женится. Что он даже не знает, зачем у него внизу живота что-то болтается? Если и увидит, козявкам на хамовку схарчит. Она передразнивала, высмеивала, обзывала его. Но Тоська на это не обращала внимания. И, завидев Олега, забывала о Капке, обо всем услышанном. Задрыгу это бесило. И она решила доказать ей, что Олег ничем не лучше других, такой же кобель и негодяй, как прочие. Она вздумала завлечь парня, чтобы тот стал ухаживать за нею, назло Тоське. Капка уже имела опыт. И взялась за парня сразу. Он ей не был нужен. Она хотела сберечь в малине Тоську и навсегда отучить ее даже от мысли о любви.
Задрыга, пообещав Тоське показать истинное мурло хмыря, была уверена, что управится в три дня. Сумела же она обворожить Короля за минуты, а вскружить голову медвежатнику — это не то что покадрить с фраером. Фартовые видели и знали всяких…
Сивуч и Лангуст не стали вмешиваться в сердечные дела Тоськи. План Задрыги сразу поняли, одобрили молча.
Капка превзошла саму себя.
Ей сама погода подыграла. Весна была уже в полном разгаре. Под окном у Сивуча буйно цвела персидская сирень. И Задрыга поставила во дворе чайный столик. Заранее был вытащен самовар, он отливал золотым блеском, пыхтел клубами пара. На столе — стопка горячих блинов, варенье, просвечивающиеся розовым утром тонкие фарфоровые чашки.
Задрыга вышла к столу в своем самом роскошном — голубом платье, отделанном тонкими, дорогими кружевами. Уселась в томной позе в плетеном кресле. Ждала Олега, решив обворожить сходу, наповал.
Ждать долго не пришлось. Старик с Олегом охотно согласились попить чаю. Присели с Капкой к столу. Из окна дома, из-за тюлевой занавески, следила за этой комедией Тоська.
