— Завязал я с ворами! Не возникну ни в какую малину! Линяю от всех. И от самого себя. Навсегда ухожу! Все сбылось! Ничего не привиделось. Выходит, и мне слово сдержать надо. Иначе, страшной будет моя погибель.
— Я думал, он от голодухи заговаривается. Шматок колбасы сую, хлеб. Какой спер по ходу в магазине. Но Афоня отталкивает, отказывается и плачет, как баба, мол грешней его на свете нет. Я и спросил, что на него накатило. Тогда и раскололся:
— Фартовал я до Сахалина по всему белому свету! Где только не носило. Не знал ни в чем отказу и нужды. Но вот однажды подбили меня кенты тряхнуть церковь на башли. Как раз праздник был большой. И приношения, пожертвования сыпались в блюда щедро. Мы немного пробыли в церкви. И, как только смеркаться стало, подошли к служебному входу. Замок в дверях был слабый, мы его шутя сдернули. Забрали деньги из сейфа, выковырнули дорогие камешки из икон и свалили из Коломны.
И после этого удача изменила нам. Не прошло месяца, как и я попух. Загремел на Сахалин. Смешил всех вас, а самому смешно не было. Тяжесть на душе появилась. А тут еще это привидение. Никто из вас в него не верил. Высмеивали хором, всем бараком. Вроде, бздилогонистее меня никого на свете нет. Обидно было. Но молчать не мог. Боялся привидения. Ведь тоже слышал, что тот, кто его увидел, помрет скоро. Ты видел тех, кто умер, видевших привидения? А мне глянуть довелось! Хари, даже помытые перед похоронами, черней угля. Из шаров мертвых — слезы!.. Это от того, что не раскаялись. Не поняли в жизни ни хрена! А нагрешили против церкви! Знаешь, я тоже не враз врубился. Просил прощения за все сразу. И вдруг, как просветление. Увидел, как я камешки из иконы выколупывал. Вот тогда слово дал Господу, если живым вернусь, приду в ту церковь, где грех совершил, сторицей украденное возмещу. Работать там подряжусь. Кем угодно. Пока не верну все, за ворота не выйду! И, знаешь, в тог последний день уже не боялся привидения. Понимал, вреда не причинит. А оно мне два дня на этот угол пальцем указывало. Немым оно было. Хотело предостеречь и не могло. Ведь именно то место могло стать моей могилой. Привидение не только показывало туда, а и пальцем грозило… Стоило нам выскочить, как сопка раздавила всех, кто был в шахте. Мне о том мать во сне сказала. За неделю. Все, что случится — предрекла. Теперь уж ты знаешь. Я ничего не стемнил. Вякнул, как было. И давай простимся. Был кент Афоня, нынче — нет его средь вас! Считай, что телом — в шахте остался. А душа всякого одному Господу принадлежит. Туда я и понесу ее — грешную! Не обессудь, не проклинай меня, что не могу остаться с тобою! У каждого своя судьба! Своя жизнь! Свое привидение! А может, это был Дух Святый, какого дал мне сам Бог для вразумления! Не понял бы, не выжил…
— Пожал я тогда плечами, что скажешь кенту? Ведь ни в откол, ни к бабе, ни к лягавым сваливает! А туда, где законнику делать нечего. Но удерживать его или отговаривать — права не имел. Не знал, как надо поступать в этом случае. Впервой такое случилось. Махнул рукой я на него и вякнул! — Хиляй, Афоня! К тому, кто тебе дорог! Так мы с ним и расстались. Думал, что навсегда. Оказалось — на время.
— Он вернулся в малину? — усмехнулась Капка, съязвив:
— Одним Святым Духом сыт не будешь.
— Нет! Он не вернулся! И не думал о том. Мы с кентами оказались во Владимире. Там храм громадный. И служба шла. Воскресная. Колокола звонили. Собирали верующих на службу. И мы вошли, чтоб от дождя укрыться. Нам надо было дождаться вечера. Стали в дальнем углу, слушаем проповедь, смотрим на людей. Немного их собралось в тот день в храме. И вдруг вижу, весь в черном подходит священник к нам, просит меня выйти с ним на минуту. Кенты зенки чуть не посеяли, удивляясь. Я сначала кочевряжился. А потом из любопытства пошел следом. Священник привел меня в тесную камору, скинул балахон с головы, и я узнал Афоню! Он самый! Хотя прошло без малого десять лет. Он и впрямь стал монахом. Здесь, при храме, жил, работал и молился. Он сам покаялся перед владыкой того храма и был прощен. Без копейки работал. Спины не разгибал. Ничего для себя не желал, кроме прощения от Бога. Давно отработал украденное и мог уйти, иметь семью, детей. Но сам не захотел. Остался в монахах.
— А тебя зачем позвал? Тоже в монахи фаловал? — рассмеялся Колька.
— Захлопнись, паршивец! В монахи не уламывают. И он меня не блатовал на это! Об одном просил: не причинить урона его храму! Не осквернить воровством! Я ему это пообещал. Предлагал башли. Но Афоня отказался. Вякнул, что у монахов нет нужды ни в чем. Живут Божьей милостью. А она дороже всего на свете! Кому что! Я попрощался с ним, как бывало. Пожелал, чтобы Бог увидел и не оставил Афоню. Он мне сказал, что молится за меня. И убеждаюсь, видит Господь и меня — грешного! Хотя, конечно, далеко мне до Афони — отца Афанасия теперь. Но в жизни удержался несколько раз чудом. Может, и меня в шахте Бог пожалел. Может, стоило мне с Афоней вместе уйти в монахи. Но уж много лет минуло. Жив ли? Узнал бы меня? Может, и не отвернулся. Но самому неловко в храм идти. Давят грехи на плечи. Их так много. Они выше той сопки, какая рухнула. Уж лучше б раздавила тогда! Но… Не могу забыть удивления кентов, когда я их вытащил из храма и рассказал все. Они считали, что с Сахалина я не вернусь. А тут увидели Афоню. С тех пор никто из моих малин не фартовал в церквях и вам запрещено такое. Не берите на души самое тяжкое, самый черный грех! Потому что церкви живут и строятся за счет доброты человечьей. А ее слишком мало остается на земле. Когда иссякнет последняя капля — исчезнет сама жизнь. А вам нельзя забывать, что жадность фраера губит…
— Ну и натемнил, кент! Ну и натрепался! Точно, кентель отсырел! — качал головой Сивуч.
— Да застопорись ты меня лажать! Пусть всяк из них теперь вякнет, где я верняк молотил, а где стемнил? — оглядел Лангуст пацанов.
— Вся басня — «липа»! — разозлилась Капка.
— А я не тебя колю! Пусть «зелень» тыквами шевелит! — осек старик.
— Законники церкви не трясут! Это дело — налета иль шпаны! А значит, Афоня твоим корефаном не был. И в бараке с фартовыми, если и дышал, то только в шестерках. И бугор не стал бы ему трафить, переводить на пахоту в другое место. Это «липа»! — выпалил Петька.
— Ты трехал, что в Коломне он церковь тряс, а нашел его во Владимире! — вспомнил Шурик.
— На Сахалине землетрясений не бывает! — подал голос Колька.
— Зато обвалов в шахте хоть жопой ешь! — настаивал Лангуст.
— Это было вовсе не привидение. А газ, какой в угле скопился. Когда его много, он взрывается от чего угодно.
От искры, отлетевшей от кирки, от спички. Но он не шляется за человеком по штольне. Он накапливается, заполняет весь забой и взрывается! — вставил Данила.
— Самая хромая темнуха, что это привидение знало, где первый обвал учинить! Прямо на волю путь открыло и к барже привело! А взрыв всегда крышу снимает сначала. И тут бы вы не вылезли. Никто! Газ один раз рвануть может. Но так, что мало не покажется, — не сдержалась Капка.
— Фартовый в монахи не возникнет! — выкрикнул Петька.
