— Ты что? Мозги поморозил? Через полчаса сюда возникнут лягавые. Линяем шустрей, покуда из нас не настрогали жмуров. Кенты простят и поймут нас.
Они ушли в лес, волоча с собой ящики и чемоданы. Никто из них не жаловался на тяжесть и усталость.
Только один раз Задрыга спросила, далеко ли еще? Паленый, оглянувшись, ответил: .
— Эти места я знаю. Еще километра два. И мы у своих…
К тому месту, в лесу, они пришли уже под утро, когда небо стало сереть. Вначале Капка услышала назойливую трескотню сойки, но саму птицу не увидела. Потом уловила свист. И вскоре к ним подошла целая свора мужиков.
Узнав Мишку, спросили об остальных, почтительно расступились перед Шакалом. О нем и они были наслышаны.
— Хиляй, пахан, к нашему Деду! Он тут приморился! — услужливо взялись проводить трое мужиков. И подведя к утонувшей в сугробе ели, гулко постучали по ней.
Из сугроба мужичонка выскочил. Заорал на людей. Те на кентов указали. Замолвили за них слово. Мужичонка, махнув рукой, позвал за собою, подвел, ухватился за сук. И Капка, к своему немалому изумлению, оказалась перед входом в землянку.
— Хиляй, мамзель! Не выпущай тепло, не студи хазу! — торопили сзади, и Задрыга скатилась вниз по лестнице в душную теплынь.
Когда вскочила на ноги, глазам не поверила. Не землянка— настоящий дворец, стены выложены из бревен, потолок дощатый, полы настелены старательно, доска к доске подогнана. Места много. Кругом топчаны стоят, громадный стол, лавки. А по углам три раскаленных буржуйки, видно, никогда не остывают.
Шакал уже обнимался с паханом лесной малины. Тот был высокий, широкий в плечах, борода и усы закрывали все лицо и грудь, видно, за них он и получил свою кликуху — Дед.
Он предложил кентам Черной совы располагаться, а сявке велел передать наверх, чтобы приготовили хамовку гостям.
Капка присела ближе к буржуйке на чурбак, грела перед огнем озябшие до синевы руки. Ее трясло от страха, как будет дышать малина? Кентов почти не осталось. И теперь в Черную сову никто не пойдет, узнай, что стало с фартовыми.
Хотя она и сама еще не знала о случившемся и ждала, когда пахан иль Глыба расскажут о налете на багажный вагон.
Капка смотрела на пламя в топке, вслушивалась в звуки сверху. Это не ускользнуло от внимания мужика, впустившего в землянку. Он придвинулся поближе к Задрыге и сказал:
— Не трепыхайся, сюда, кроме нас, ни одна живая душа не решится нарисоваться. Клянусь волей! Мы тут уж с самой войны кантуемся! Как слиняли немцы и наши, мы и зацепились. Раньше здесь лесной госпиталь был. Думаешь, вот это и все! Хрен там!
тут десятку малин места хватит! И таких землянок хоть хреном ешь! А вот пробраться сюда уже никому не по силам!
- Но мы возникли! — перебила Капка.
Вас «на мухе» сдалеку кенты держали. Да признали своих. Не ожмурили потому. Коли мы не захотим, сюда даже мышь не прошмыгнет, — хвалился мужик, от какого несло домашним самогоном и луком.
— Тут много наших от лягавых тырились. Залягут на дно, эдак с год, потом вылезают на фарт, когда про них мозги посеют менты.
— А если пронюхают?
- Те, у кого были карты этого госпиталя, давно откинулись. На том свете кому вякнут? Вон, Гильза! Он с нами долго фартил. Все тропки тут знает. А и то посеял память. В ночи потери лея. Какой крюк дал через болото!
— Не посеял я мозги! И крюк не с дуру, от лягавых и псов! Они болото не одолеют. Тут шаг в сторону и хана! Куда ментам? Нот и вел, чтоб со следу сбить! — услышала Задрыга.
Копка хотела спать. Ее разморило в тепле. Она чуть не падала с чурбака. Но Паленый принес в ведре снег, посоветовал протереть им лицо. Задрыга послушалась.
Вскоре им принесли поесть.
Жареное на вертеле мясо дикого кабана, хлеб и печеная картошка. Чай, заваренный на травах.
Капка ела с жадностью.
— А где вы хлеб взяли? — удивилась несказанно.
— Эх, кентуха! Мы ж тоже не тут на свет родились. Все имели. Дышали как люди! На большой. А что с нами утворили злыдни? Все забрали и жизнь хотели отнять. Но Бог вступился! Не дал в обиду извергам. Так-то вот и дышим, перебиваемся с хлеба на картоху.
— И все? — не поверила Задрыга.
В это время в землянку вошла полногрудая, румяная женщина. Увидев Мишку, подошла, обняла его. Поцеловала. Капка задрожала от ярости.
— Надолго ль? — спросила баба Паленого.
— Как получится. Шмонать нас станут менты. Надо пересидеть. Но тут как пахан, — пожал плечами.
Шакал с Дедом куда-то в боковую комнату ушли. Договориться обо всем.
Глыба и Мишка молча курили. Капка подошла к ним. Села поближе к Глыбе, попросила тихо:
— Кто-нибудь вякнет, как дело было?
— Не теперь. Отвали, Задрыга! Твои наколки без жмуров не даются! В другой раз, сама похиляешь! С тобой — никто! Дорого навар даем. И в этот раз — всех кентов потеряли!
— Спешишь, кент! Пахан Деда уломал обшмонать полотно. Может, его кенты кого-нибудь живым приволокут. А жмуров — зароют в лесу. Я о том услышал, — перебил Паленый. И, глянув на женщину, подметавшую пол, попросил тихо:
— Чайку бы еще. Сообрази нам…
Едва она вышла, повернулся к Задрыге:
— Тебе за такую наколку вломить надо было файно. Что ж не вякнула про сигнализацию? Мы, как сдуру, полезли напролом и нарвались на нее враз. Лафа, что не все в одно место. Но Хлыща враз прикончили на люке. Весь кентель раздолбали, как только он открыл. Сигнализация сработала. На весь вагон заорала. Пижон решил ее оборвать, а его током шваркнуло. Да так, что враз откинул копыта. Стремачи нарвались на «маслины» охраны первыми. Их вышвырнули из вагона уже жмурами. Мы на кентели взяли двоих. Шакал еще пару из охраны с «пушки» размазал. Но не сразу. Махаться пришлось с лидерами. Они пытались подцепить на кулак и в дверь. Все мурло мне в лепешку уделали. Двое мордовали. Пахан их успокоил, — усмехнулся Паленый разбитым лицом.
— Дурье! Не свое! На что кентели подставили охранникам? Иль им власти запасную житуху дадут? Героями объявят — посмертно. А что с того? Вон мы на войне тоже про себя не думали. Попали в окружение. И нас — в Магадан. Все за то, что не застрелились. Живьем немцу попались. Так от врагов нас живыми взяли. А вот свои чуть не загробили. Если бы не смылись с Колымы, дуба врезали от колотуна на трассе. Нас дыбали повсюду, да не нашмонали. Стали мы лесными братьями. Навроде партизан. Когда-то с этого в войну начинали. Так и сдохнуть доведется. Не остывают стволы. На нас охотятся. Мы — тоже не без удачи промышляем, — усмехнулся мужик криво.
Глыба, свернувшись калачом, уже спал.
Женщина, вернувшись, принесла чай. Налила в кружки. Заставила Мишку снять рубашку, взялась стирать, прислушивалась к разговору.
