— А почему сам не слинял?
— Мы специально так свалили. Чтоб хоть кто-то до воли дожил, другой — прикрытием стал бы, ширмой. В то время ты у него уже была. Еще маленькая! К тебе он спешил! Мать уже померла. Он тебе за обоих был. Ну, а я — всю жизнь в старых девах, нецелованным засиделся! Как шмара на перине. Ни сам, ни приданое — никому не нужны. Все мимо! Фартую! С налетчиков начал в малине. Теперь от скуки на все муки…
— Что ж, пахан вас знает. И мне по кайфу! — глянула на задумчивого законника с бесцветными глазами, вялого, слабого на вид.
Капка никогда не видела такого фартового. Его если не придержать, от любого кашля упадет.
Задрыге даже говорить с ним не хотелось. Но законник вдруг вскинул голову, глянул на Капку рыбьими глазами и представился:
— Налим…
Задрыга ждала, что скажет еще? Но кент уставился в пол.
— Пахан? Где ты выловил? — указала Задрыга на фартового.
— Я сам всплыл. Меня не отлавливали, — услышала девчонка.
— Зачем подробности? Фарт покажет, кто я есть? Разве не так? Меня Шакал сфаловал в малину не вслепую. Я не мылился! Пахан меня не первый день видит. А я его знал раньше Таранки и Боцмана. Сдышимся, Задрыга, и с тобой! — уставился в пол задумчиво.
Третий кент, устав ждать, теперь дремал на диване, раскинув руки. Рубашка на груди расстегнута. Загорелая шея покрылась потом.
Задрыга пристально разглядывала кента, пытаясь разгадать его биографию, составить о нем свое мнение.
По наколкам и татуировкам поняла, что этот кент судился восемь раз. Пять ходок был на дальняках. Из них трижды бежал, дважды — амнистирован. Фартует давно. Много счетов у него к милиции. Перебиты ноги. Есть следы от пуль. Цынга его не обошла. Все зубы вставные — из рыжухи. Лицо побито оспой. В уголках рта — Глубокие складки. Много горьких минут пережил человек.
— Как его кликуха? — спросила Шакала.
— Хайло!
— За что так?
— Он, когда разозлится, не то разборку или сход, всю Одессу вместе с Ростовом перебрешет запросто и не охрипнет. Не советую задевать его. Как законник — лафовый, но чуть задел, вони не оберешься! Секи про это! Я бы и не взял его, да он во многом рубит. Любую печать, штамп за десяток минут из картошки вырежет. Поставит, хрен отличишь, что липа! Надежен. Но психоватый! Если в кабаке перебрал, лучше не задевай его! Быковать начинает. Но, когда в дело, ни на зуб не возьмет. Это у него заметано! Ну и к шмарам возникает чаще других. Недавно с ходки. Пять зим на Колыме мантулил. Чуть живой добрался до Уфы. Там его кенты подхарчили и сюда отправили фартовать. От греха подальше. Хайло по всем северам мусора шмонают. Он, линяя, двоих охранников замокрил. И сам в машине укатил. Какая муку в зону привезла. В малинах кенты часто с ним махались. Да и в зонах — в фартовом бараке. Все из-за его характера. Ну так он у всякого из нас — не сахар.
Задрыга приметила на груди Хайло татуировки Колымы. Штурвал на берегу — выброшен за ненадобностью, а над зубчатым берегом — встает бледное колымское солнце.
Сколько крестов на берегу? Столько верных кентов там потеряно. Каждый в памяти живет, во снах фартует вместе, как раньше.
Нет кентов… Их отнимали сырость и морозы, цинга и малярия, повальный черный грипп, голод и свирепая охрана. Те, кому удалось живыми вернуться с Колымы, до конца жизни не верят в это чудо.
Задрыга смотрит на новых кентов. Они намного старше ее. Много пережили. Признают ли они ее в фарте, будут ли относиться на равных? Или придется враждовать, доказывать и этим, что она не случайно принята в закон…
— Эй, Задрыга! Хиляй ко мне! — позвал Глыба девчонку. И вытащив из нагрудного кармана золотые часы с эмалевыми вкраплениями, сказал:
— Это я в Черняховске стыздил. Ничего больше не приглянулось. Дешевка! А это — сам на зуб брал! Файная рыжуха! Носи! Пускай памятью тебе будут.
Задрыга поцеловала кента в небритую щеку. К нему она была привязана больше всех в малине. Ему верила, с ним делилась всеми секретами, его слушалась больше, чем отца. Его любила. Знала все сильные и слабые стороны. Им дорожила больше, чем всеми кентами. Его, Короля и Шакала признавала Задрыга. К другим всегда присматривалась, проверяла на всем.
— Эй, законники! Лангуст прибыл! — вякнул в приоткрывшуюся дверь новый шестерик.
— Как надо о том ботать? — впустил Глыба Лангуста в хазу и, взяв шестерку за шиворот, выбил во двор пинком.
— Зачем звал, Шакал? — остановился Лангуст на пороге, не смея сделать лишний шаг в своем особняке.
— Проходи, Лангуст! Потрехать надо нам! — предложил Шакал. И указал на дверь своей комнаты, но вдруг вспомнил, что старик с дороги, и велел сявкам накормить его.
Капка отодвинула плечом шестерок, сама подала на стол, не пожелав заметить строгий взгляд пахана. В Брянске никто не делал больших глаз, когда Капка готовила и подавала на стол. Никто там не сидел без дела и не чинился друг перед другом. К тому же Лангуст знал много всяких историй. И не скупился на них. На ночь рассказывал только добрые, чтобы хоть во сне не разучились улыбаться дети…
Капка понимала, Шакал не простит ей того, что она — законница, запросто шестерила перед Лангустом, забывая, что он — никто, что позвали его сюда не жить на равных, а помогать малине. Задрыга относилась к старику по-своему… И когда Шакал велел ей уйти к себе в комнату, она взяла слово с Лангуста, что тот обязательно зайдет к ней.
Капкина комната примыкала к пахановской. Ее отгораживала тонкая стенка, и девчонка без труда слышала каждое слово. И будто присутствовала при разговоре, участвовала в нем.
— Садись, Лангуст! — услышала Задрыга, как скрипнул стул под стариком.
— Зачем вызвал? Что от меня понадобилось?
— Хочу потрехать с тобой о будущем. Твоем и нашем, — начал Шакал.
— Что между нами общего? Я отживаю…
— Не надо, Лангуст! Мы друг друга не первый день знаем. Я вот что хочу предложить тебе. Канай вместе с нами. В пределе и хазе! Словно, ничего не стряслось. Такую марку держи. Для местных. Наладь все свои связи и помогай малине. За это будешь иметь свою долю из общака. И никогда, секи, ни в чем не под- заложишь нас! — предложил Шакал.
— Ты хочешь, чтобы я стал маскарадным? Паханом без па- ханства? И целиком зависеть от тебя и малины? — уточнил Лангуст.
— Верно дошло до тебя!
— А что же сам не смог?
— Зачем шмонать новые связи, когда есть налаженные старые? У меня на это годы уйдут. У тебя — дни. А за ними — много стоит и стоит! — не скрывал пахан.
— Тяжко нам с тобой в одной упряжке будет. Не скентовались раньше. Теперь меж нами — пропасть. Ты мне, а я тебе — доверять не будем. При моей зависимости от тебя, согласись, Шакал, положение хуже некуда. Чуть где прокол, на меня свалишь. «Хвост» до гроба не отцепишь. Вся малина твоя меня пасти станет. Зачем мне все это? Ты для себя захотел бы такую судьбу?
